Читать «Нелинейное будущее» онлайн - страница 30

Теорию Ламарка подхватили его младшие современники И.В. Гёте, П. Кабанис и Ж. Сент-Илер. Однако она не имела ещё внятных эмпирических оснований и справедливо оценивалась респектабельными учёными как спекуляция. Историк биологии В.В. Лункевич [1960] рассказывает, как молодой самоуверенный император и академик Наполеон Бонапарт довёл до слёз седого профессора Ламарка, публично отчитав его и отказавшись даже взять в руки подаренную автором книгу. После смерти Ламарка на заседании Французской Академии Кювье профессионально и в блестящем полемическом стиле разгромил его молодых последователей, доказав, что изменчивость органических форм – такая же вздорная выдумка, как наследование приобретённых признаков. Наконец, в 1854 году Р. Клаузиус сформулировал законы (начала) термодинамики, второй из которых гласит, что все физические процессы сопровождаются ростом энтропии. Соответственно, «прослеживая время в прошлое, мы находим всё большую и большую организацию в мире. Если мы не остановимся раньше, то дойдём до такого момента, когда материя и энергия имели в мире максимум возможной организации» (А. Эддингтон, цит. по [Мелюхин 1958, с.29]). Физики вынесли окончательный вердикт: прогрессивное развитие иллюзорно, так как противоречит законам природы. Между тем общественное настроение всё более склонялось к идее прогресса. В её пользу свидетельствовал и насыщенный поток вновь открываемых фактов, так что во второй половине XIX века поступательное развитие природы и общества превратилось из философской спекуляции в совокупность эмпирически фундированных теорий. Это происходило на фоне растущего экономического благополучия, качества жизни, напряжённого (стимулированного классовыми конфликтами) совершенствования демократических институтов и трудового законодательства, обеспечившего, в частности, вертикальную мобильность, и – что немаловажно – значительного ограничения военных столкновений внутри Европы.

Геологи и археологи настаивали на том, что их данные решительно противоречат представлению о многотысячелетней деградации общества. Если бы эта теория была верна, писал Ч. Лайель, то «вместо грубейшей глиняной посуды или кремневых орудий… мы находили бы теперь скульптурные формы, превосходящие по красоте классические произведения Фидия и Праксителя. Мы находили бы погребённые сети железных дорог и электрического телеграфа, из которых лучшие инженеры нашего времени могли бы почерпнуть драгоценные указания. Мы находили бы астрономические инструменты и микроскопы более совершенного устройства, чем те, какие известны в Европе. Мы обнаружили бы и другие указания на такое совершенство в искусствах и науках, какого ещё не видел XIX век. Мы нашли бы, что торжество гения и изобретательности было ещё более блестящим в те времена, когда образовывались отложения, относимые теперь к бронзовому и железному векам. Напрасно напрягали бы мы своё воображение, чтобы угадать возможное употребление и значение находок, дошедших до нас от того периода: это могли бы быть машины для передвижения по воздуху, для исследования глубины океана, для решения арифметических задач, идущих дальше потребностей или даже понимания нынешних математиков». Э. Тейлор, приведя эту яркую цитату [Тэйлор 1939, с.34-35], дополнил соображения геолога множеством аргументов из области этнографии, археологии и даже психологии, но счёл их все же недостаточными для окончательного решения спора между сторонниками и противниками «общераспространённой теории вырождения».