Читать «Незаконнорожденная (Я, Елизавета, Книга 1)» онлайн - страница 2

Топор и плаха - не худшая смерть. Бывает и нестрашнее. За все эти годы я так и не научилась праздновать казнь изменника, как это делал мой отец телячьей головой, молочным поросенком и жареным лебедем, и все так же задыхаюсь от смрада, выпотрошенных кишок, сопровождаемого предсмертными стонами <Казнь государственных изменников отличалась особой жестокостью: их вешали не до удушения, оскопляли, потрошили и четвертовали.>. Моего безупречного лорда ждет завтра острый топор, не мясницкий нож, хотя нанесенное им оскорбление заслуживало бы худшего. Я - женщина подлого рождения? Незаконной меня сделал опять-таки палач, когда мой отец - гореть ему в аду! обезглавил "французскую шлюху", мою мать, на той же самой плахе, шестьдесят с лишним лет назад.

Мой отец... Народ называл его добрый король Генрих" и "великий Гарри", превозносил его жирное красномордое величество до небес. Что знает народ о тех днях, когда он...

Мой отец...

Уж не отца ли напомнил мне он той далекой-далекой зимой, когда впервые прибыл ко двору в свите графа Лестера? Ему только-только минуло восемнадцать, и он был самым горячим из своих сверстников в целой Англии, да и самым юным и бедным из тех, кто домогался славы и богатства при моем дворе. Единственное, чем он мог тогда похвалиться - своим происхождением из древнего и знатного рода Эссексов. Лестер сам привез его ко двору - мой верный Робин, всегда готовый услужить, вплоть до того, чтоб взамен себя, потускневшего, явить моим очам новый бесценный алмаз, нового, неиспорченного обожателя.

Мне меня одну поймал юный Эссекс в силки густых золотисто-русых кудрей, ярких карих глаз, сверкавших надеждою и лукавством, улыбки, что освещала мои покои даже в самый сумрачный день. Однако он был еще слишком молод и непривычен к выкрутасам придворной моды, его ноги - ноги наездника - слишком длинны для модных французских рейтуз, шея - слишком нежна для плоеного крахмального воротника. И еще ему, всего лишь "пасынку лорда Лестера", было тесно в свите Робина.

Он не у мел тогда зубоскалить и волочиться, как прочие господа, светлая кожа заливалась жарким румянцем, стоило только осведомиться о его сердечных делах. Помню, как он покраснел, когда однажды вечером за жарким леди Уорвик спросила, отыскал ли он лакомый кусочек себе по вкусу? Впрочем, мне этот румянец казался краше самой благородной бледности, девическая застенчивость ничуть не портила его в моих глазах.

И все это мой Робин видел и остался весьма доволен - поначалу он собирался просто вывести юношу в свет, посмотреть, как тот придется ко двору. Теперь же, словно шеф-повар, дав мне нюхнуть ароматное кушанье, он оттягивал пиршество. В конце того же года мороз сковал землю и реки своим железным панцирем, и Робин отбыл в стонущие под львиной пятой Нидерланды, увозя в своей свите одним украшением больше - тем самым украшением, которое я более всего желала бы удержать при себе.