Читать «Нежные и надломленные» онлайн - страница 67

–Ты хоть причешись – говорила мне моя мучительница Тина. – Если не причешешься – я уйду. Ну, хоть ради меня.

Я поняла, что она так и не поняла, что я совсем не люблю Вениамина, и вступаю в фиктивный брак ради будущего своих детей. Мы зашли в туалет. Я намочила волосы. Мне хотелось слиться со струйкой воды в ту дыру. Я с тоской посмотрела вокруг. Меня охватило жгучее желание выпрыгнуть в окно. Но окна не было…

Вдали зарыдал марш Мендельсона. Старый еврей написал неплохую музыку, но она в данный миг была не по существу. В двери вошли наши предшественники – красивый жених и прекрасная невеста в белом платье, нервничали они. У них, наверное, была любовь. Вошли, а мы сели в диван из потёртого бархата, сами, как потёртый бархат. Я была в бордовом вдовьем платье, которое старило меня лет на 20, жених в спортивном пуссере терракотового цвета. Ну, ведь сразу всем было видно, что это не свадьба у нас, а сделка какая-то техническая. Свидетели наши были подлинные, красивые и уважающие узы Гименея, будто это по-настоящему всё, чтобы не разозлить тётку с лентой через плечо, совершающую процесс регистрации.

Мой взгляд искал возможности бегства. Рядом с диваном было окно. Узкое, как щель. Предусмотрительно зарешёченное железной решёткой, выкрашенной в белое. Ген Подколёсина, убежавшего от венца через окно, видно, активизировался перед брачной процедурой лишения свободы не только у литературного персонажа. Очевидно, прецеденты были. Я с тоской смотрела сквозь зарешёченную щель.

«Я не хочу. Свободы мне. Свободы!!! Ещё глоток, ещё… Сбежать. Немедленно. Что я здесь делаю? С кем? Какой стыд! Какой позор! Какая чудовищная ложь! Запутки бесов.. Какое омерзительное извращение! Наверно, за грехи. Бог Гименей! Чем прогневила я тебя? Что я сделала тебе плохого? За что ты так со мной, право…» Я изнывала от отвращения, извиваясь, как червь, придавленный скользким остриём лопаты. Гименей жалил меня и кусал больно-пребольно, обливал меня серной кислотой, глядя, как я корчусь. Он никого не нашёл для меня на небесах поточнее, кроме этой жабы мужского пола, этого солипсиста. Более ужаленную и злую, более нелюбящую и несдерживающуюся невесту Гименею видеть, наверно, не доводилось. Пусть этот брак фиктивен, пусть я преследую корыстную цель, но… Бедная, бедная бабушка моя на небесах! Каково тебе там, глядеть на муки мои сверху! Не ты ли, старая карга, поддавшись на эгоистические завывания моей матери, нашёптывала мне, пятнадцатилетней, похотливо раздиравшей по ночам свою девственную плевру: «Нету лучшего дружка, чем родная матушка! А зачем ей муж? Лучше ужо так, с матушкой. Вона, Олимпиада Степановна с дочкой. Так до старости рука об руку и прожили. Любо дорого смотреть. Всё вместе да вместе. Ужо обе старушки, так жизь-то и прожили. И никакой мужик им не нужён!», – так говорила ты мне, ты, любившая и любимая, вышедшая замуж в 19 лет. Почему не желала ты мне своей участи, нормальной участи, а поддалась на дикие мечты моей жуткой мамаши, бывшей замужем один год – и больше никогда, никогда не знавшей и не терпевшей присутствия другого пола в своей жизни. Что за чушь ты порола, мудрая моя бабушка! Право на жизнь и волеизъявление было дано только моей матушке. Только ей. Моя воля, мои желания и мечты, моё тело и красота во внимание не принимались. Нет, бабуленька, не желала ты мне счастья. Никогда не желала. Моя мать выколола тебе глаза, наплевала в них яду – и ты перестала видеть меня, девочку, рвущуюся к мальчику, позабыла себя, молодую, и подставляла, подставляла меня под безобразные тиски мамаши, жаждущей одного – иметь однополую подружку и подставку до самой старости своей, не расставаясь ни на миг, а иначе – скучно и одиноко. Если мир не посылает подружку, то её можно выродить для своих нужд. Смотри же, бабуленька, любуйся, как корчусь я на скамье Гименея… Много было женихов у меня – красивых и прекрасных, но злой Гименей не хотел наших уз, узы не завязывал и женихов уволакивал. Чтобы подсунуть вот этого!» – так прыскала я у врат Гименея, показывая кулаки и богохульствуя, рассылая обиду всему миру.