Читать «Нежные и надломленные» онлайн - страница 54

Где жизнь? Иль ты приснилась мне? Вот она. По крайней мере, наиболее приближенная к реальности иллюзия. Симулякр, наиболее полно напоминающий контуры живого.

Было четыре часа пополудни, воскресенье. Разгорячённая, обжаренная солнцем толпа валила с пляжа. Вал розоватых овалов. Сосны источали свежий аромат, шелестел грот из листвы и хвои, лесная воронка неумолимо влекла вглубь, на дно, где блистал голубой глаз залива.

Молодые, старые тела, мохнатые и гладкие, обожённые до розовой детской красноты и крепко смуглые, девственно бледные и упрямо белые, в гроздьях и ямках жира и, напротив, излишне сухие, пугающие близостью остяка, тайны, которую однажды беспощадно вскроет смерть, тела жилистые и беспомощно арбузистые, античные тела и всегда совершенные тела маленьких детей, всё это цветение плоти, обычно завуалированное и заупакованое (за упокой тела), в обузе и узде одежд, в маскировочных халатах, придающих истинному – иное, всё это сокровенное, тайное, единица равна единице, было освобождено и раскрепощено – обвислое висело, подтянутое красовалось на своём месте, жирное цвело, недокормленное являло свою слабость, натруженное проступало – о, обнажённые люди были прекрасны!

На них приятно было смотреть – на всех, без исключения. В этом повальном обнажении тайного сквозило усилие доверчивости, наивная терпимость к себе и другим. Именно доверчивость, вера без брюзжания к Богу, который сделал их такими, какие они есть, какими представали они пред очами друг друга, не конфузясь и не брезгуя друг другом, не требуя отточенного совершенства. В этой открытости было что-то детское, дружелюбное изначально.

Я думала о тех, кто стесняется ходить на пляж, кто говорит: «Ах, пляж! Какое бесстыдство – выставлять своё уродство напоказ!». Обо всех, которые полагают имеющими право на существование только неких совершенных красавцев и красавиц… Об этих рабах реклам, ползающих на брюхе перед «моделями», в прокрустово ложе которых каждый должен себя обрезать за деньги транскорпораций. О, фашисты консюмеризма! Вульгарные эстеты! Идеологи евгеники!

Представший передо мной библейский поток допущенных к жизни и истории тел радовал мой художественный глаз, ничто не оскорбляло его, всё вызывало удовлетворение и любопытство. На пиру выставленной напоказ плоти не было падали, одна живая свежесть – зеленовато крепкая, нераспустившаяся, зрелая, в самом соку, и перезрелая, увядающая, подсыхающая, всё это было одинаково съедобным для глаза и вызывающим художественный аппетит. Будь я Дюрером, Рубенсом или Брюлловым, Кустодиевым или Климтом – мне было бы, где порезвиться. На этом прилавке телесной жизни было всё, и всё это имело право на эстетическое существование. Это понимали древние греки и римляне, умевшие передать и плоть младенца и плоть старца как то, чем можно любоваться без конца, радуясь творениям Творца.