Читать «Не дожидаясь полуночи» онлайн - страница 21
Мария Лебедева
Я вынуждена была признать, что вариант с влюбленностью все же маловероятен.
В доме напротив
Колдун, умирая, обязан передать другому свой дар (он же — проклятье).
Неистраченная магия душит, тяготит, разрывает изнутри. И не дает уйти, как бы ни хотелось.
То было не колдовство, но нечто сродни ему.
Невысказанные слова и нерожденные образы, облеченные в тени, не давали ей покинуть эту кровать, эту комнату, этот — и другой — город.
Тени робко подползали, жались к мальчику. Он неосознанно дергал плечом.
И тени тогда отступали.
Та, что лежала на кровати, смотрела на него, не открывая глаз. Сколько мальчишке лет — пять, пятнадцать? А ей самой?
Говорят, в двадцать лет жизнь только начинается. Это же всего лишь двадцать. Так мало — особенно, если учесть, сколько лет из этих двадцати ты был ребенком.
В сорок лет жизнь только начинается.
В шестьдесят лет жизнь только…
В девяносто лет жизнь…
А иногда она не начинается вовсе. Так, не начавшись, и подходит к концу.
Когда прочитаешь много, много книг, любое произведение начинает казаться этаким собранным из частей Франкенштейном. Любой герой или эпизод эхом отзывается в мозгу: все это уже было, было.
С жизнью, пожалуй, также.
В старости только один, пожалуй, плюс. Если тебе много лет, в глазах большинства ты априори мудр (по крайней мере, до той поры, пока не обвинили в
Можно даже сказать, скажем:
— Жизнь — это носок.
— Но почему?
— Мой опыт позволяет так считать. Я стара.
Они начнут искать скрытые смыслы.
«Носок, — задумчиво скажут они. — Носок суть множество петель, кропотливо созданных. Но для чего они все? Чтобы мы попирали их ногами! Напрасный труд, вот что составляет большую часть жизни. Мы ходим на нелюбимую работу, общаемся с неинтересными нам людьми — ради ненужного положения в обществе! Гениально! Жизнь — носок!»
Оставим в покое и жизнь, и старость, и даже носки.
Тени вновь придут, сколько ни прогоняй. Тени — не люди, слова перед ними бессильны.
Стоит сказать людям: «Уходите, вы не нужны мне», как они исчезают.
Правда, не все. Изредка (всего лишь один или несколько раз) может так случиться, что попадутся и другие — те, что осмеливаются возразить.
«Мы останемся с тобой, — говорят они. — Мы будем с тобой всегда».
Ты начинаешь им верить. Но в какой-то момент понимаешь, что голоса становятся все тише, приглушеннее…
«Мы не оставим тебя» — говорят они. Говорят,
Она тоже ушла. Уйдет и мальчишка.
Вечны, бессмертны лишь тени.
Тени подкрадываются к чьей-то руке. Это не моя рука. Это не может быть моим. Да и не рука это даже, так, сушеная обезьянья лапка, снятая с ожерелья шамана, ладонь мумии.
Это не моя рука — она и не слушается меня даже. Уберите это с моей кровати.
И вообще, что здесь делает какая-то старая больная женщина?
Верните мне меня.
Я отлично помню, как должна выглядеть.
В дальнем углу, за книгами оставлена, потеряна, спрятана старая фотография, заложена где-то между «Грозовым перевалом» и «Унесенными ветром». Девичьи лица, одуванчиковые венки. Глупая старая фотография: смеющиеся рты, ямочки на щеках, длинные ресницы — все эти вечные, столетиями неизменные атрибуты юности.
