Читать «Нагрудный знак «OST» (сборник)» онлайн - страница 291
Виталий Николаевич Сёмин
Меня выталкивали на эстраду. Я сопротивлялся:
– На аккордеоне не умею!
– Ты ж в музыкальной школе учился!
– Если бы ноты были, – оправдывался я.
Кто-то запустил в меня немыслимым ругательством; я вздрогнул и догадался – Костик.
В конце концов я отбился. Но усилился страх, что подойдет момент, когда не отбиться. Усилился и интерес к тем, кому достаточно двух ложек, чтобы сразу было видно – артист.
Да не в этом дело! Может то, чего ты не можешь, слышит то, чего ты не слышишь. И не все показывает. То, что показал, можно перенять, выучить наизусть, как я свои музыкальные пьесы. Но где берет он, ты не возьмешь. Надо ждать, пока покажет.
И ждут, и радуются, когда показывает. Сожалеют, если пропустили момент, расспрашивают тех, кто видел и слышал. Восхищаются:
– Во дал!
Пытаются изобразить, как «давал». И лишний раз убеждаются, что это по силам только тому, кто «давал».
Конечно, не только музыкальная талантливость была в цене. Меня угнетало и то, что ни срифмовать, ни отстучать чечетку, ни кого-то смешно переобезьянить я не мог. И не делалось легче оттого, что таких, как я, большинство, а умельцы все наперечет.
Завидовал я не только вниманию, которым они пользовались в лагере, но и сопричастности их тому, чему я не научился за годы музыкальных занятий.
Я взрослел и понимал, что надо чем-то расплачиваться с жизнью. Просто расти уже недостаточно. Должно быть, не только для меня это было остро.
Вдруг ко мне подходили ребята из соседнего барака.
– Это ты в музыкальной школе учился?
– Я.
– И только на пианино и только по нотам?
– Да.
– Я знал одного, он и на пианино, и на гитаре, и с нотами, и без нот.
– Ну и что?
– А то…
Рассматривают враждебно, не уходят.
– Вам-то что?
– А то!
Ловят мою интонацию, как перед дракой. А ведь мы почти незнакомы. Никаких взаимных обид. Было бы понятней, если бы они были.
– Говорить не надо… Понял?
Как когда-то на пляже кричали: «Цветной!», так теперь говорят друг другу: «Музыкант объявился!»
– Пошел ты! – склоняю я разговор как раз туда, куда его клонит самый настырный.
Я очень хорошо представляю себе: только что он пообещал напарникам наказать самозванца. Они подхватились: «Пошли!» И вначале шли быстро, но вспомнили, что идут к военнопленным, и отвернули бы, однако увидели меня. Отступать было некуда, но решительность настырный растерял, а когда из барака вышел Ванюша, разговор совсем прекратился.
Запомнилась недоброжелательность, накопившаяся там, где я ее не ждал. Неожиданность ее была особенно неприятна. И в очередной раз пришло ощущение вины. То ли раньше надо было подальше послать настырного, то ли не надо было никому говорить, что учится в музыкальной школе, если музыканта из меня не получилось. Ведь виноват, не виноват, а все равно нехорошо, что после стольких лет занятий музыкой не могу спеть или сыграть на аккордеоне хотя бы так, как эти американцы, которые, судя по всему, учились этому не в школе. Все в бараке были смущены тем, что никто из наших не поднялся на эстраду, не спел в ответ на песни американцев свою, не сыграл на аккордеоне, а я – особенно.