Читать «Нагрудный знак «OST» (сборник)» онлайн - страница 118
Виталий Николаевич Сёмин
– Доктор, вы и до войны губы не красили?
– Красила.
– А сейчас почему не красите?
К общему удовольствию, она ответила:
– Война кончится – накрашу.
Она держалась так свободно, что это вызывало некоторое сомнение. У нее спросили:
– Доктор, вы русская?
– Русская.
Видела, куда клонит спрашивающий, но не стала объяснять подробнее.
Тот, кто спросил, красит ли она губы, чувствовал себя смельчаком. Его отговаривали, он не решался, а потом спросил.
Девушки-сестры жили здесь же, она приезжала. Входила сдержанная, доброжелательная, но все замечали на ее лице не больничное, не лагерное оживление. Халат у нее был такой крахмальной белизны и жесткости, что было видно, не лагерным мылом его стирали. Шла от койки к койке, и те, к кому подходила, слышали идущий от одежды, от ее халата запах воли. Запах вызывал тревогу, отчуждение и внушал надежду. Оттого, что Софья Алексеевна жила вне лагеря, казалось, она что-то может. Не меня одного болезнь вернула в детство. Выздоравливающие волновались, хотели записаться на возвращение домой. Были истерики, кто-то считал, что его не записывают потому, что он опоздал. Это были остатки бреда и вера в святость медицины. Пошли же немцы на то, чтобы дать врача!
Больным шелковое платье Софьи Алексеевны, белый халат казались могущественными. Выздоравливающие испытывали ее. В ответ она улыбалась, спрашивала;
– Учимся заново ходить? Получается?
Однажды прямо спросили:
– Софья Алексеевна, кто вы?
– Врач.
– Вы понимаете, о чем я спрашиваю.
– А вы подумайте.
Уезжала, и начинались споры. Сильнейшим аргументом в пользу того, что она не поддалась, было:
– Губы не красит.
Спрашивали Марию. Когда Софья Алексеевна уезжала, Мария оставалась старшей.
– Людей спасает, – говорила она.
Софья Алексеевна была врачом в нескольких тифозных бараках, расположенных в этом и соседних лагерях.
Это вызывало ревность – не только наш врач! Тревогу – в любой момент заберут и кончатся изолированность от немцев, диетическая баланда, разрушится этот странный, зыбкий, совсем не лагерный мир, который, как нам казалось, держится только на уважении, которое Софья Алексеевна вызывала у немцев.
Однажды на обходе она была чем-то отвлечена, пахло от нее духами. Это было воспринято всеми болезненно.
– Надушилась.
Я не участвовал в этих заботах. Мне было все равно. Я не выздоравливал – из дому возвращался в лагерь. К тому же я точно знал, что Софья Алексеевна не поддалась. У тех, кто отказывался от еды, цеплялся за болезнь, она задерживалась дольше. Присаживалась ко мне на койку, называла земляком, рассказывала, где идут бои.