Читать «Награда и муки (Публицистика)» онлайн - страница 21

Вот так: знают книги, знают повести, но не знают автора! Тоже феномен читательский, тоже загадка, и загадка тем удивительней, что не только читатели, но и многие, так сказать, "собратья по перу", "работники одного цеха" мало или совсем не знают творчества Константина Воробьева. Однако не было еще случая, чтоб, отрекомендовав кому-то книги моего, ныне уже покойного, товарища и собрата по войне и работе, я услышал бы: "не понравилось", "не показалось". Наоборот: всегда письменно или устно благодарили меня читатели за то, что открыл "замечательного художника, к стыду моему, как-то пропущенного..."

Печататься Константин Воробьев начал в середине пятидесятых годов, сперва в провинции, затем в Москве, и не где-нибудь, а в "Новом мире", где появиться в ту пору мог писатель не просто сложившийся, но и владеющий "крепким пером".

Он долго и трудно шел в литературу, его рукописи громили московские рецензенты в журналах и издательствах, громили беспощадно, изничтожающе, я потом узнал их, этих "закрытых" рецензентов, - громили они и меня, и в конце концов убедился, что это в большинстве своем несостоявшиеся писатели-теоретики, все и вся знающие про литературу, но не имеющие писательского дара.

Чтобы существовать самим в литературе, кормиться - им надо было оборонять себя и свое утепленное место и в первую очередь обороняться от периферийной "орды", от этих неуклюжих, порой угловатых и малограмотных, но самостоятельных и упорных, жизнь повидавших мужиков. Имеющие за плечами институтское или университетское образование, они какое-то время успешно справлялись с нашим братом, сдерживали на "запасных позициях", но когда их "скрытая оборона" была прорвана, они взялись трепать нас печатно, и доставалось нам все больше за "натуралистическое видение жизни", за "искажение положительного образа", за "пацифизм", за "дегероизацию", за "окопную правду", которую один и ныне процветающий писатель назвал "кочкой зрения", хотя сам "воевал", между прочим, в армейской газете и что такое окопы, представлял больше по кино, да и самое войну наблюдал издалека.

В особенности досталось за "окопную правду", за "натуралистическое" изображение войны и за искажение "образа советского воина" писателю Константину Воробьеву.

Но у периферийных писателей той поры, в первую голову у бывших воинов, - доподлинных фронтовиков-окопников - в конце концов образовалось своего рода товарищество, которое, как правило, начиналось с переписки, с заочного знакомства.

И мы прекрасно понимали и были единодушны в том, что когда читателя долго кормят словесной мякиной, пусть она, мякина, и о войне, у него, у читателя, появляется голодная тупость и малокровный шум и звон в голове.

Читая послевоенные книги, смотря некоторые кинофильмы, я не раз и не два ловил себя на том, что был на какой-то другой войне. (К. Воробьев уверял меня в том же.) Да и в самом деле: как иначе-то думать, если вот под песню "Клен зеленый" воюют летчики, даже не воюют, а выступают на войне: "Парни бравые, бравые, бравые!.." И так вот красиво выражаются: "Война дело временное, музыка - вечна!" И-и... взмах руки: "Кле-он кудр-рявый!.." - летят вверх эшелоны, цистерны, - "р-рас-кудр-рявый!" - и лупит в хвост удирающему фрицу краснозвездочный сокол, аж из того сажа и клочья летят! Еще раз: - "Раскудр-рявый!.." - и в землю врезается бомбовоз, разбегаются ошеломленные враги, все горит, все бежит - и как-то в кинотеатре я тоже заподпрыгивал на сиденье, и в ладоши захлопал вместе с ребятишками школьного возраста - до того мне поглянулась такая разудалая война.