Читать «Муха имени Штиглица» онлайн - страница 25
Арина Павловна Обух
Однажды пожилая дама попросила сделать себе портрет заранее, мол, скопила деньги и хочет вложить их в землю. Место себе она уже выбрала – рядом с могилой мужа. Лидия Петровна принесла Асе свою лучшую фотографию – свадебный портрет. Лидии Петровне там лет восемнадцать.
– Сделайте такой портрет, Асенька, ну, чтобы… В общем, я не хочу быть вечно старой на памятнике.
Лидия Петровна часто приходила в мастерскую с печеньем, конфетами и рассказами о своей молодости. Сама она когда-то служила на Ломоносовском фарфоровом заводе, в связи с чем позволяла себе давать, как коллега коллеге, советы по поводу композиции.
– Как вы думаете, Асенька, может, узора добавим?
Ася кивает: конечно, можно и узор.
Лидии Петровне нравился свой портрет, но на тот свет она совсем не спешила. Наоборот, она как бы обманывала смерть. Здоровья она была крепчайшего, лечилась цикорием и ходила к врачам только на свидания.
После долгих бесед с Лидией Петровной Ася возвращается в общагу, где её ждет фиолетовая канарейка, которая в конце концов однажды вылетит из клетки, а тонкие прутья птичьей тюрьмы станут узором на её крыльях…
А в это время в маленьком родном городке Аси отшумит последний дождь Олега Кузьмича.
Возможно, его просто никто не вытащил из ямы, ведь Ася давно уехала. Выбрался сам, без лестницы, на птичьих правах. И превратился в портрет. Кто-то положил его фотографию на кальку и поднял уголки губ.
А Лидия Петровна наконец снова стала восемнадцатилетней невестой. И встретила Там своего жениха. Всё началось сначала.
И всё это – правильная кольцевая композиция.
Пастораль
У Сони была собственная денежная единица: банка черники.
Это выяснилось у привокзального базарчика, где мы с ней засмотрелись на самодельные серьги-ракушки.
– Сколько стоит? – спросила Соня.
Мастерица назвала цену.
– Это, значит, четыре банки черники, – вдруг сказала Соня, задумалась и покачала головой. – Нет, это дорого.
Всё лето Соня провела на даче, собирала чернику и продавала её на дороге. Вставала ни свет ни заря, спешила в лес, дрожа от утреннего холода, ползала по росистой траве, аккуратно срывая ягоды, чтобы не помять, собирала полное ведро с горкой и шла к дороге, а там уже раскладывала по банкам.
…И вот Соня уже сидит на изящном плетёном стульчике, в руках лесные цветы и корзинка ягод, разворот головы в три четверти. Белая шляпка с кружевными полями, коралловые бусы, платье в цветочек, как на пасторальных картинках, – Соня любила рисовать автопортреты.
– Какая длинная шея. Соня, ты Модильяни? – обычно спрашивал её мастер по живописи. – Но характер, настроение, конечно, есть. Лето, значит, хорошо провела, отдохнула?
Соня отвечает улыбкой и застенчиво склоняет голову набок. А может быть, не застенчиво, а наоборот, горделиво, мол, нет, не Модильяни, а Соня, вот, смотрите. И все внимательно смотрят на портрет и на Соню. Сравнивают. Шея, и правда, длинная – и на портрете, и в жизни. То есть Модильяни и Жанна Эбютерн в одном лице. Сонином.
И я представляю, как эта Соня с модильяновской шеей, разложив чернику по банкам и сев на перевёрнутое ведро (а не на изящный плетёный стульчик), смотрит, как несутся по пыльной дороге автомобили – остановятся, не остановятся? Купят, не купят? И так каждый день этого бесконечно длинного лета…