Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 81

Да Тиманов и не хотел очнуться.

Так шло не знаю сколько времени.

Он ничему не умел отдаваться вполовину: как в мистицизм он ушел с головою, так теперь он нырнул на самое дно водополья. Понятно, что старое должно было сказаться. Когда все кругом надоело, когда наступили трудные моменты пресыщения, в тумане обрисовались прежние идолы. Старые капища вспоминались, и молодой язычник в суеверном страхе бежал от них опять в разгул, в разврат, в бесшабашное прожигание жизни… Но прежнее возвращалось все чаще и чаще… Голоса, которые когда-то живо говорили душе, опять стали слышаться. В бессонные ночи ему чудился таинственный мрак убогой церкви одинокого скита, — церкви, окруженной когда-то побеждавшимися им призраками. Перед глазами рисовались величавые скалы Иоанна Предтечи, облитые его слезами, слышавшие его восторженную молитву… Кругом мелькали укоризненные лица молчальников и схимников. Застоявшийся воздух вздрагивал и долго трепетал от чьего-то грозного и неумолимого проклятия. Бежать назад — туда, в этот старый Валаам, — бежать, броситься на колени перед Дамаскином, вымолить прощение, опять уединиться на одинокую скалу среди пенистых волн… Но тут являлись сомнения, поколебавшие его веру, — новые истины, чуждыми пришельцами вошедшие в его опустевшее и равнодушное к ним сердце… Куда деваться, где выход?.. Душа билась, как свободолюбивая птица в клетке.

Конец можно было предвидеть недобрый. Никто кругом не понимал этого — не такова была среда!

Измученный окончательно и бесповоротно сбившийся со всех путей, усталый Тиманов в одну бессонную ночь застрелился. Чтобы покончить со всеми этими муками, нужно было насквозь пробить череп.

Валаамские иноки, получив телеграмму об этом печальном событии, даже панихиды не отслужили по нем.

— О самоубийцах молиться нельзя — грешно!

— Самим Богом проклят он был достойно и праведно!

— Почему же проклят, за что?

— Кто, раз войдя в обитель, оставит ее, тот проклят вовеки, и молиться за него не подобает. Хуже Иуды он! — И высокий худой монах, говоривший со мною, поднял руку, точно он хотел еще раз предать несчастного анафеме.

— Жаль малого, — говорят более добросердечные иноки. — Какой богомольный был — послушный!..

— Отца Дамаскина более, чем родителей, почитал. Сколько на обитель жертвовал! Истинно, рука не оскудевала!

— Свободы хотел… А теперь был бы у нас иеродиаконом! — вздохнул простодушный о. Виталий.

Железняки еще сумрачнее показались нам после этого эпизода.

Возвращаясь назад, мы свернули в сторону. Добрый о. Пимен хотел показать мне красивые озера. Их два, отделенные узким гребнем в две сажени ширины. Тишина кругом мертвая. Птица не шелохнется, не дрогнет ветка. Вода неподвижна. В вечернем сумраке оба озера точно закутались в облака кудрявых берез и спят. Пусть будет тих и его сон — бедного мученика, не нашедшего после своей ранней смерти даже слова молитвы…

На одном из поворотов пути олень мелькнул мимо.