Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 70

— Какая тишина!

— Здесь хоть и тишина, а говору бездна. Какая-то проповедь о подвижничестве безмолвная. Ныне слишком много удобств, слишком мало для души…

— В этих удобствах есть много хорошего!

— Не для обители и не для иночества… Водопроводы вон вывели, "чудо!" — кричат. А какое чудо? Мы прежде по обледенелой круче, едва держась за ветхие перила, идем воду брать… Вверх ее, потом обливаясь, возносим. Скользко, земля из-под ног уходит — вот-вот вниз слетишь. А все вверх, все вверх — и чувствуешь, что тебя ангел Господень держит, сам окрыляешься. А теперь вода сама бежит к тебе, и ангелов не стало!

О. Пимен — дворянин, ему аскетизм нужен. Как это ни странно, а пытливый ум, просвещенный наукой, ищет именно умерщвления плоти. Такими типами и держалось подвижничество. Крестьянин — совсем не то: тот, и отрицаясь мира, и хоронясь заживо, все на хозяйство бьет, скопидомничает на себя, ширится и растет общиною.

— Уж шириться, так с главного начинай!.. Подыми собор, чтоб он к звездам небесным возвысился, чтобы колокола у самых туч благовествовали. Возведи стены, чтобы они действительно знаменовали отречение от мира. Поставь келии… А то у нас вон конюшни да мастерские обитель давят. Мала она в сравнении с ними. Теперь ежели стать им монастырь возносить, воздвигать его по новому плану — средств и не хватит.

Протест о. Пимена — не одиночный. Тем не менее старое подвижническое начало совсем отошло назад. Русские монастыри все вообще как-то сбиваются на хозяйственную жилку. Святость — святостью, а прибыток сам собою. Этим на Афоне русские даже злобу у греков вызвали. Грек-монах — тот, как клещ, чужое тело сосет, а сам ничего не производит. Русский инок и от приношений не прочь, да и сам не сидит, сложа руки, а труждается и воздвигает башни вавилонские.

— Тоже и наши хороши на Афоне! — как-то сообщил мне один инок, побывавший там.

— А что?

— Да как же, у них сборщик — по всей России, он всю Русь сосет, а все-таки греческий склад монастырской жизни больше содействует монашеству!

— Как смотреть на обители! — продолжал о. Пимен. Если они — идеалов носители, народу светильники, то сии из дебрей и пустынь ярче сияли ему и громче говорили издали. Планеты ярко светят, а приблизиться к ним — темны, как и земля. И народ это понимает. Прежде к обителям и уважения больше было… А нынче все на прибыток пошло… Обители легче, чем кому-либо, приобретать… "Ради Бога!" — это великое слово, страшный глагол! На последнем-то суде — на весах — что оно вытянет?.. Скажи-ка его игумен старушке какой-нибудь либо богобоязливому мужу — все с себя снимут. Детей оберут, а в монастырь "ради Бога" принесут. Ты и подумай, легко ли это… А нынешние обители такие словеса постоянно говорят!

Какие тут цветы пышные попадаются на пути!.. Не верится — да полной на севере ли я?.. О. Пимен обошел один из цветков, чтобы не наступить на него. Другой монах при таком же случае заметил:

— Вот в этом крине сельном более мудрости, чем во всех книжках наших. Цветок, как мудрец, душе глаголет. Он — тоже книга, только смятенному духу закрытая, а пустынножителю ясная и понятная. Сия книга умная. У нее каждый лепесток — страничка!