Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 67

Василий Иванович Немирович-Данченко

Когда мы возвратились назад, нам повстречался о. Афанасий. У него только глаза поблескивали, когда он рассказывал об этом сооружении. И ни слова о себе. Все "братия", "братия", "отец игумен Дамаскин" — и только. Теперь, вглядываясь в это простое, совсем простое лицо, я понял и эту энергическую складку губ, и этот спокойный, спокойный, но при всем своем кажущемся спокойствии, страшно упорный взгляд добродушных глаз. Это действительно упрямая, не знающая препятствий сила.

И опять-таки пришлось дивиться мне, как дивился я прежде. Куда ты прячешься, великая русская сила? В какие трущобы нужно загнать тебя, чтобы ты появилась живучая, создающая все из ничего?.. Тот же о. Афанасий, работая на Бардовском заводе под началом англичан и немцев, далее десятника не пошел и сгинул бы со всеми своими планами, начинаниями, со всею своею громадною энергией. К чему был бы ему там, в этом царстве машин и труда, его ум? А тут, где ничего не было, между своими, простой среди простых, он развернулся с неожиданной мощью.

XXV

Упраздненная пустынь и заштатные подвижники

Пыхтение машин, визг буравов о железо, стук молотков, свист кузнечного пламени, треск взрываемых утесов — все это далеко осталось позади, точно и не было его, этого современного нам Валаама, с его громадною строительною деятельностью, с его не совсем монашеским попечением об утрии, с его мастерскими, водопроводами, заводами, образцовыми фермами, смолокурнями, конюшнями, похожими на дворцы, и дворцами, более подходящими к типу конюшен, с его мертвящею дисциплиной и эпическими фараонами под клобуками игуменов.

Вокруг — лесное царство. Опять важные сосны торжественно возносят к небу, словно жертвы, свои вершины, в кудрявых березах весело играет солнце. Золотые блики его бегут перед нами по дорожке, тени следуют за нами. Меланхолический черный дрозд заводит в пустыне свою поэтическую песню, и, слушая его на вершинах леса, полный неги, словно задумавшийся качается тихий ветер.

Меня ведет за собой о. Пимен, этот живой протест против нынешнего, созидающего пирамиды Хеопсовы, монашества; ученый, умный инок из старого типа подвижников, точно целые века проспавший в земле и проснувшийся для того, чтобы на месте старых пустынь, затерянных по бездорожьям, забытых среди дремучих лесов, увидеть заводы под монастырскими куполами, фабрики, обнесенные иноческими стенами, — вместо прежних отшельников, непрестанно, среди безмолвия окружающей их природы, беседовавших с Богом, застать чернорабочих и мастеров под рясами, механиков под клобуками… С сожалением он всматривается во все, что творится вокруг него. Я бы сказал — с презрением, если б иноческая складка допускала это чувство. Тут, в этом безлюдном лесу, ему дышится легче. Он всматривается кругом и повсюду отыскивает следы древнего подвижнического Валаама, когда монашество было рыцарством и блюло свои обеты. Теперь оно стало буржуазией и торгует в лавках.