Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 26

Отец Павел обиделся.

— Лошадь — не скот!

— А что?

— Лошадь — животная. Корова, баран, коза — скот, а конь — животная!

— Все одно!

— У коня дух есть… Он все понимать может, только что слов ему не дано. А то он все это чудесно. Вот это — скот! — отворил он нам коровник… Перед нами были представители известной безрогой породы, которых я нигде после Валаама не встречал.

Сотрудники у о. Павла — мальчики-корелы. Их по всему монастырю многое множество. Монахи с ними очень ласковы, хотя на их обучение обращают мало внимания. Детей тут работает по обетам родителей более полутораста, я думаю, а школа всего на тридцать. Я спросил, почему это, и получил чисто монашеский ответ.

— В мирской науке спасения нет, а божественному он и в храме Божьем научится.

Детей тут иначе не называют монахи, как брат Петр, брат Степан, брат Григорий. Братья этим чрезвычайно гордятся, ибо это их ставит выше возраста. Обращаются с ними примерно. Я бы посоветовал и другим обителям позаимствоваться у Валаама.

Корелы-мальчики совсем не похожи на взрослых корел. Они очень сметливы, восприимчивы и разговорчивы. Детская душа, как цветок теплу, открывается ласковому слову. Мелюзга на взрослых и грузных иеромонахов смотрит как на родных. Возвращаясь домой, мальчонко рассказами поддерживает престиж обители и только и мечтает, как бы отправиться назад, на Валаам, сначала вольным трудником, а потом принять рясофор. Мальчики-финны несколько потупее и несообщительнее корел, но и те на второй год своего пребывания здесь отогреваются и не смотрят уже заморенными зверенышами и дичками…

— Хорошо в обители? — спрашиваю я у одного кореляка-мальчуги.

— Ах, как дивно!.. Век бы тут остаться!

X

Трапезная

— Дух-то, я вижу, у вас бодр! — входит ко мне о. Никандр.

— А что?

— А плоть все же по человечеству немощна; питать ее следует, плоть-то. Это я насчет нашей трапезы. Не угодно ли будет от скудости монастырской поснедать чего? Или вам сюда в келию подать?

— Нет, мне интересно вашу трапезу поглядеть!

— У нас трапеза бедная… В других монастырях она украшена искусным писанием, а у нас так, скудная, простецкая… Мужицкая. Мы мужики, и трапеза у нас мужицкая. Чернеть у нас… Какие еще для нее узоры!

Действительно, мужики, мужицкое царство. Кроме о. Пимена, кончившего университет, почти все остальное крестьянство. И строители, и уставщики, и архитекторы, и механики, все вышли из "чернети", как выразился о. Никандр. И по типу валаамский инок совершенно мужик мужиком. Худощавых монахов с аскетической, византийской складкой весьма мало; все больше Микулы Селяниновичи — земские богатыри. Руки крепкие, тело сильное, глаза упорные. Ходят с перевалочкой, клобук никак не хочет сидеть над самою бровью, а все больше то на затылок, то набекрень сползает. Толстые солдатского сукна рясы с подвороченными подолами, как у прачек, чтоб не мешали ходить и работать. Шутка добродушна, когда расшутятся. К сожалению, на всем и на всех лежит печать суровой дисциплины, введенной о. Дамаскином. Говорят с оглядкой — как бы кто не подслушал, а с проезжим человеком и вовсе опасаются. По уставу, видите ли, нельзя. Только на работах между собою и отводят душу. Тут, сидя за камнями, которые надо оттесать, или меся глину, совершенно забываются черная ряса и монашеский клобук. Лицо в поту, пыль и оттески слоем ложатся на руки, солнце сверху так и палит, клобук съехал на затылок и держится только каким-то чудом. Молотки крутом стучат, пилы заводят визгливую жалобу, откуда-то доносится песня наемных рабочих, — ну, и совсем из глаз уходят монастырские стены да затворы. Старое, как в сказке, идет навстречу, и еще вчера молчаливый, сдержанный инок начинает, вопреки уставам и воспрещениям о. Дамаскина, болтать вовсю, перекидываться с соседом веселою шуткой. А тут еще зеленое царство кругом. Каждый лист молодой, точно дождем обмыт, так и светится под солнцем; небо чистое, вода внизу такая же, как в чашке, не шелохнется. Глядишь — какой-нибудь о. Дамиан и затянет вдруг: