Читать «Москва нас больше не любит» онлайн - страница 64

В общем, ничего нового, впечатления маленького человека в Нью-Йорке, Бангкоке, Лос-Анджелесе, Шанхае, et cetera.

А иногда она вообще почему-то думает о своей казанской бабушке - ветеране Великой Отечественной войны (как сейчас говорят - “ВОВ”), живущей на 100 евро в месяц и считающей, что это очень-очень хорошо (жена слышала, как она сказала своей сестре по телефону: я сейчас живу, как в Кремле!), и считающей так потому, что она 70 из своих 80 лет жила на 5-15 евро в месяц и даже не думала, что это когда-нибудь изменится. И еще, что она, молодая, успешная 30-летняя женщина, социолог со стажем, гуманитарий, любитель и знаток театра, иногда немного комплексует и волнуется, глядя на эти громады. Особенно, если у нее проблемы на работе. То есть, выражаясь современным языком, “если она не вполне успешна”. Жена даже сказала, что иногда ей хочется нарисовать какой-нибудь плакатик, типа “первомайского”: “Сначала отдайте моей бабушке ее деньги!” - и встать с ним где-нибудь на набережной, через речку от этих громад. При этом она понимает, что это нелепо и даже глупо: причем тут ее бабушка, какие деньги?! Свои деньги ее бабушка может искать только в передаче “Поле чудес”.

- Но ведь твой плакат даже не будет виден с двадцать пятого этажа небоскреба, где, например, заседает их начальство, а если вдруг его и разглядят в бинокль, то что, кроме снисходительной улыбки, может вызвать эта надпись? - сказал я. - И, ты же сама говоришь, причем тут вообще пенсионеры? Что за левацкая фразеология? Да, у бабушки была и пропала ее советская сберкнижка, накопления всей жизни. И что? Зато у нее есть мобильный телефон. И ей исполнилось восемьдесят лет, скоро ей начнут возвращать ее деньги, - я, читал, в Думе недавно приняли такой закон. Впрочем, если ты хочешь встать с плакатом, вставай. Я встану с тобой. Побить не побьют, уже достижение. Имеем право выразить личное мнение, если не мешаем уличному движению.

Жена сказала, что она понимает, что пенсионеры ни при чем и что это у нее, наверное, так сублимируется социальное беспокойство плюс беспокойство маленького человека в очень большом городе, они когда-то даже проводили соцопрос на эту тему, - много народу в Москве испытывает так называемый мегаполисный стресс.

И мы еще немного поговорили о маленьком человеке - “Башмачкин” это или “Не-Башмачкин”, а может, это “Хлестаков”? И пошли в располагающийся неподалеку театр, смотреть пьесу Эжена Ионеско “Носороги”, а то уже время поджимало.

Про пьесу я уже говорил раньше, в начале. Если кто пропустил, то ее сюжет состоит том, что люди незаметно превращаются в носорогов, - незаметно для самих себя, я имею в виду…

И вот мы посмотрели пьесу, которая нам очень понравилась своими красивыми цветными декорациями и бодрой, энергетичной игрой молодых актеров Театра Фоменко, вышли из театра и тихо пошли по набережной Шевченко к центру, разговаривая об увиденном, об Эжене Ионеско, авторе пьесы (о том, что в США в свое время критика упрекала Ионеско, что, разоблачая зло, он совершенно не указал, что такое добро), о нашем приятеле, когда-то молодом, а ныне уже 37-летнем режиссере, который нас пригласил в этот театр, и как-то незаметно-незаметно вернулись к странному разговору, который у нас возник до спектакля.