Читать «Мои 90-е» онлайн - страница 22

Глава 8

Русские люди в датской глубинке. Люди и телеги. Секс ради брака, брак ради пособия по бедности. Свадьба и кровавые следы. Приличные люди и кастрюли.

Мы жили в однушке в ебенях. Общались с соседями из Мурманска. Мурманчане были отличными соседями и довольно брутальными парнями. Назову их Раффи и Леца. Леца – такой блондин коренастый с голубыми глазами, простой мурманский парень, эдакий мичманок. А Раффи – высокий и худой казах с длинными волосами, чисто индеец.

У нас у всех были клички, мы же жили как настоящие подонки! Это позже в Москве появилась мода на слово «падонок» и все составляющие этого понятия – жизнь без денег, рок-н-ролл и автостоп. А тогда мы создавали этот культурный феномен своей собственной судьбой. Переосмысливая этот неожиданно клевый образ жизни.

Меня звали «жена Алекса», и я понимаю почему. Потому что, когда он меня с кем-то знакомил, человек всегда удивлялся и переспрашивал: «Жена?» Это был очевидный нонсенс в нашем возрасте. Да и мы не сильно подходили друг другу… Все спрашивали: что вы с Алексом делаете вместе? Мы не делали вместе ничего.

Леца и Раффи мечтали стать рок-музыкантами – и стали в конце концов. Странным каким-то волевым усилием, как будто сами себе придумали челлендж. Никакой особой любви к музыке или характерной симптоматики рок-звезд я у них не наблюдала. Впрочем, не мне судить.

Потом я еще встретила там такого же художника. От ума. Он решил стать художником, потому что ему папа посоветовал выбрать наконец какую-то профессию. А кем еще можно стать половозрелому хипану без музыкального слуха?!

Когда я познакомилась с будущими рок-звездами, они открыли мне свой скелет в шкафу: их «голубая телега» могла в любой момент дать трещину. У Раффи появилась девушка. Мурманчане получили свой ВНЖ, как два романтичных голубка. Их проклинала Родина и порицала толпа. Дания их пригрела, поддержала и поселила в экологически-чистой глуши. Счастье. А тут… Говорят, как-то на Новый год Раффи нажрался и приставал к некой Плюхиной. Коварной и прыщавой, как утверждал Леца. Но питерская девочка Юля Плахина была очень даже ничего. Она тоже приехала, как я, попытать счастья. А тут красавец Раффи. У них едва завязалась романтика. Этого хватило, чтобы все заметили. Леца заволновался, что эти отношения выйдут из-под контроля, гейская телега потерпит фиаско, и их вышлют на хер, на Родину. Но мы ржали, что он просто ревнует… Нам было сложно представить, чтобы мурманские парни были истинными геями. Они рассказывали, что у них зимой вдоль улиц натянуты тросы, чтобы людей ветром не сдувало. Сугробы такие, что улицы напоминают траншеи, в которых гибнут алконавты. А пьют все и все время, чтобы не замерзнуть. Для нас, москвичей, этого было уже достаточно, чтобы считать мурманских героев заслуживающими датского убежища. Но датчане (смешные!) говорили: «Если у вас так все живут, то почему именно вас мы должны спасать?» Да потому, что мы вырвались! Мы – такие нежные – не смогли мириться с такой действительностью. Мы убежали и просим вас помочь! Мы уже – предатели, раз отвернулись от Родины и ее трудностей. У москвичей нет колбасы, у мурманских – заносы, у питерских штукатурка в сквотах прямо на голову падает… И никаких, знаете ли, перспектив. Разве этого не достаточно? Но тут начинался cultural clash: