Читать «Моё собачье дело» онлайн - страница 3

Кроме меня отчаянно старались еще и другие собаки, но, как показало беспощадное время, симпатичные волонтеры крайне редко забирали кого-то с собой домой. Они присаживались на корточки, трепетно теребили наши головы и чуть ли не со слезами на глазах приговаривали, что были бы они постарше и не было бы учебы, дела обстояли бы совсем иначе. Перед сном мы с сеструхой часто красочно представляли себе, как мы разрываем эту дурацкую учебу в клочья, а потом укладываемся на ее теплое место в коридоре. Еще они ссылались на отсутствие какой-то жилплощади, и мы никак не могли понять, кто такая эта жилплощадь и почему без нее никак нельзя обойтись.

Как-то раз нам одна старая болонка из другого соседнего вольера сказала, что волонтеры, в сущности, еще щенята, на которых никак нельзя рассчитывать, но мы списали этот бред на старческий маразм. Конечно, мы понимали, что волонтеры молодые, но мы прекрасно могли отличить их от настоящих человеческих щенят, которые, к сожалению, совсем не редко наведывались в наш приют.

Истошно визжа, они припадали к прутьям вольеров и просовывали между ними свои сопливые носы, от которых мы шарахались к задней стенке, как от доктора. Доктор… Доктор — это другая больная тема. Доктором назывался высокий, худющий мужчина с остренькими усиками, который всегда щурился и с виноватыми вздохами делал всякие пакости. Он появлялся где-то раз в неделю, и учуять его приближение можно было еще задолго до того, как он неспешным шагом переступал порог нашего ржавого забора. От доктора и его черного бесформенного чемоданчика так разило химией и йодом, что голова начинала кружиться, как только он выходил из машины. То, что он приезжал на машине, знали все, это легко можно было определить по запаху бензина и звукам мотора, но вот на какой именно, пока никто из приютских собак еще не успел вычислить. Машин приезжало на удивление много, но мало от каких можно было ожидать приятных посетителей.

Доктор был определенно наименее приятным посетителем из всех. В вольеры он заходил только с кем-то из работников и правильно делал, иначе его непременно сожрали бы. Наших дурных ротвейлеров, например, вообще надо было намертво привязывать к металлическим прутьям и натягивать на их безобразные морды не менее безобразные намордники, и то как-то раз один из них умудрился сорваться с цепи и придавить доктора к полу так, что потом тот еще долго пыхтел в коридоре, опираясь дрожащей рукой о стенку с подтеками.

Нас он, конечно, меньше боялся, если боялся вообще.

Проникнув в наше пространство, он виновато улыбался и как бы невзначай открывал свой чемоданчик, символически махнув костлявой рукой по нашим спинам. Потом он всегда бормотал одну и ту же фразу, что, мол, все хорошо и он только нас пощупает. Это, конечно же, было сущее вранье, так как я не могу припомнить ни одного раза, чтобы дело закончилось одним пощупыванием, что само по себе уже было далеко не приятным времяпровождением. Если доктор не укалывал нас, как оса, под мышку или в спину или не засовывал что-то маленькое, твердое и горькое чуть ли не в горло, после чего он задирал нам голову так, что мы должны были проглотить эту гадость, чтобы хотя бы не задохнуться, то обязательно хватал наши лапы и начинал впиваться в когти щипцами с красными ручками. Работник приюта при этом всегда пытался нас успокоить, утверждая, что нам всего лишь подстригут ногти, но это «всего лишь» было страшнее всех колющих ос и горьких шариков, вместе взятых, уж поверьте. Как только доктор подносил к нашим лапам, находящимся в его плотно сжатом кулаке, орудие пыток, мы неизбежно устраивали такую сцену, что это, вероятно, запоминалось надолго.