Читать «Мое имя Бродек» онлайн - страница 139

В противоположность другим, более предусмотрительным, у нас с Кельмаром не было ни еды, ни воды. Но, что любопытно, во всяком случае, в первые дни мы от этого не слишком страдали. Тихонько говорили между собой. Перебирали свои воспоминания, связанные со Столицей. Рассказывали о прочитанных книгах, о своих товарищах в университете, о кафе, мимо которых я проходил с Улли Ретте и где Кельмар, происходивший из обеспеченной семьи, бывал со своими друзьями, чтобы выпить там пылающей водки, или пива, или большую чашку густого шоколада. Кельмар говорил мне о своих родных, об отце, торговавшем мехами, о матери, дни напролет игравшей на фортепьяно в их большом доме на берегу реки, и о своих шести сестрах, которым было от десяти до восемнадцати лет. Он называл мне их имена, но я не запомнил. А я рассказывал ему об Эмелии и Федорине, о нашей деревне, о ее пейзажах, источниках, лесах, цветах и животных.

Так мы целых три дня утоляли словами свой голод и жажду в темноте и зловонной духоте вагона. Ночами нам иногда удавалось немного поспать, но, когда не могли заснуть, возобновляли свои разговоры. Ребенок, которого молодая женщина прижимала к себе, не издавал никаких звуков. Брал грудь, когда ему давали, но сам никогда ее не требовал. Когда сосок оказывался в его крошечном рту, я видел, как он втягивал свои худые щеки, пытаясь высосать немного молока, но грудь выглядела дряблой и пустой, и младенец быстро уставал сосать то, чего не было. Тогда мать вливала ему в рот немного воды из стеклянной бутылки, оплетенной соломой. У остальных в вагоне тоже были такие сокровища, немного хлеба, немного сыра, сухое печенье, колбаса, вода, которую они ревниво хранили под одеждой, прижимая ее к голому телу.

Поначалу очень хотелось пить. Во рту все горело. У меня было впечатление, что язык стал огромным и сухим, как старый пень, и что он заполняет весь мой рот, чуть не разрывая его. У меня иссякла слюна. Зубы казались раскаленными угольями, вонзавшими свои маленькие кинжалы в мои десны. Мне чудилось, что оттуда течет кровь. Я прикасался к ним пальцами, но это была всего лишь иллюзия. Мало-помалу жажда исчезла. Я чувствовал себя все слабее, но жажды больше не было. Голод едва чувствовался. Мы с Кельмаром продолжали говорить.

Молодая женщина не обращала на нас никакого внимания. Хотя она должна была нас слышать, чувствовать, как я сам чувствовал ее бедро, ее плечо, иногда ее голову, которая натыкалась на мою или приваливалась к ней во сне. Она не сказала нам ни слова. Только прижимала к себе своего ребенка. И так же бережно, как и ребенка, прижимала бутылку, из которой методично отмеряла воду для себя и для младенца.

А мы теряли представление о времени и пространстве. Я говорю не о пространстве вагона, но о том, сквозь которое он ехал. Навстречу чему катил он со своей тяжеловесной медлительностью? Каким был пункт его назначения? Через какие края мы проезжали? Были ли они отмечены на картах?

Сегодня я знаю, что они не существовали ни на одной карте, но рождались по мере того, как вагон проезжал через них. Наш вагон и все прочие вагоны, похожие на наш, в которых, как и в нашем, десятки женщин, детей и мужчин мучились от жажды, горячки, голода, где они задыхались, были притиснуты друг к другу, порой мертвые к живым. Этот вагон и все прочие минута за минутой измышляли страну бесчеловечности, страну отрицания всякой человечности, сердцем которой стал лагерь. Это путешествие мы и совершали, путешествие, которое до нас не совершал ни один человек, я хочу сказать, с такой методичностью, серьезностью, результативностью, которая не оставляла для непредвиденного ни малейшего места.