Читать «Меч и плуг (Повесть о Григории Котовском)» онлайн - страница 161

Николай Павлович Кузьмин

— Отец, да шибко-то зачем?

— А куда торопишься? Это ж на всю жизнь!

В избе стоял накрытый стол. Ходил вокруг торжественный Самохин и что-то поправлял, переставлял. Богатый получился стол, хоть перед кем не стыдно!

Захлопотавшемуся старику Самохин заявил:

— На гармони самолично согласен играть!

Герасим Петрович, пересчитывая стаканы, рюмки, вилки, отмахнулся от него.

— С музыкой твоей! Людей разгонишь.

— Обижаешь, отец!..

— Господи!.. — спохватился старик. — Все помнил, а рушники забыл!.. Борька, Борис, Бориска, слышь? Беги за рушниками!

Обряжая невесту, голосисто распевали девки:

Луга мои, зеленые луга! В тех ли лугах все ковыль да трава, В той ковыле белый олень золотые рога. Мимо ехал добрый молодец, Стегнул оленя плеточкою…

На улице, на бревнах, праздничное оживление. К Самохину, достававшему гармонь, приставал с ученым разговором успевший где-то выпить Милкин.

— Товарищ боец, интересуюсь знать: а сколько верст до солнца?

— Не мельтеши, — отпихивал его Самохин. — Выпил — иди спать.

Взревела гармонь, в круг вышел Мартынов, истомленно повел бровью, плечами, махнул себя по волосам и, притопнув каблуком, сверкнул глазом на гармониста: «Эх, ходу дай!» Самохин от старательности прикусил губу, рвал мехи, не жалел — не осрамиться бы!

Выскочил избегавшийся Герасим Петрович.

— Чего раньше времени? Тачанку подавай! Ехать надо.

Разукрашенной тачанкой правил на вытянутых руках Борис Поливанов. Сидел как именинник, весь светился радостью.

— Ты зубы-то не скаль! — одернул его Герасим Петрович.

— Папаш, так праздник же!

Подали еще одну упряжку, телегу с коробом, стали рассаживаться. Качнув тачанку, поднялась и села Настя, расправила на коленях платье. Наряд ее мгновенно, в десятки глаз, изучили и остались довольны. Мать с отцом молодцы: меняли, приторговывали, собирали помаленьку дочь. Знали, все равно подойдет положенный срок… У Семена вороньим крылом блестели вымытые волосы, начищены сапоги. Мартынов подталкивал его и шипел, чтобы не сидел кулем, а смотрел бы по-орлиному, руку упер в бок. Семен отпихивался локтем: «Отвяжись!»

Близко сунулся Герасим Петрович, велел наклонить ухо.

— Ты не думай, я с попом договорился, он тянуть не будет…

Хотел еще что-то сказать, но заверещал сиповатый бабий голос, и все невольно повернули головы: показалась Фиска, шла, приплясывая под частушку:

Воскресенье подошло, Не пойду молиться. Етто времечко прошло, А пойду учиться.

Увидев снаряженный выезд, Фиска умолкла, отыскала глазами невесту и умилилась чужому счастью, чужому празднику, стала сморкаться, вытирать глаза. И жалко ее, непутевую, стало всем вокруг: тоже ведь живой человек!

Верхом на Бельчике гарцевал ухоженный Колька, заломил кубаночку, горячил коня.

Украдкой, для одних молодых, Герасим Петрович пробормотал:

— «Святой Кузьма, подь на свадьбу, скуй нам свадьбу крепку, тверду, долговестну, вековетну».

И махнул заждавшемуся Борису:

— Трогай!

Разом взвились ленты, загремели колокольчики, девки подхватили песню: