Читать «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти» онлайн - страница 13

Интуиция подсказывает, что «психология смерти» принадлежит «психологии жизни». Не существует, конечно, психологии небытия. Когда мы изучаем человеческое существование, нас поражает всеобъемлющая сущность смерти, стремление к ней и страх перед ней, со всеми развившимися защитными механизмами. Когда мы изучаем реакцию на смерть, нас поражает ее многозначность в контексте человеческой мотивации. «Для того, чтобы постичь истинное значение смерти», говорит Carrel (7), «нужно изучать жизнь, а не смерть». Как замечает Heidegger (24), умирающий человек не сознает проникновения в процесс смерти, демонстрируя только ее характерные особенности. Bromberg и Schilder (30) убеждены, что «все жизненные желания находят выражение в идее смерти … и смерть становится совершенным символом жизни.» При анализе суицидальных мотивов обнаружено, что самоубийство является не просто отказом от жизни, а призвано выполнять определенные цели. Это один из способов разрешения жизненных проблем.

Я убежден, смысл смерти у мужчин и женщин различен. Это верно даже для понятий на уровне сознания, но становится еще более впечатляющим при глубинном изучении. Понимание смысла смерти, ее глубины и оттенков, свойственных женщинам, позволяют более глубоко проникнуть в женскую психологию. Эту мысль я подробно осветил в книге «Страх быть женщиной».

Одним из парадоксов в психологии смерти является то, что мы, признавая, что все люди смертны, себя лично таковыми не считаем. По крайней мере, заявляет Hocking (31), человек скептически воспринимает мысль о своей собственной смерти, особенно масштаб ее разрушительного влияния. Это не обязательно защитный механизм – ничто не кажется более неестественным, чем естественная смерть. Мы довольно легко можем представить себе смерть других людей, но только не свою собственную. Утверждение Freud (32), что в глубине души никто не верит в собственную смерть, подтверждается всеми исследованиями по этой теме. Например, Bromberg и Schilder (30) задали вопрос «Вероятна ли для вас ваша собственная смерть?» группе нормальных, разумных людей, три четверти опрашиваемых ответили, что их смерть, несомненно, кажется им маловероятной. Им было трудно представить смерть в качестве реальной для себя угрозы. Обычный ответ был: «Это невозможно, но неизбежно»; а многие из них сочли бы собственную кончину немыслимой, полагая, что будут жить вечно. Такая, лишенная реальности, установка, возможно, отражает некое, присущее живым, чувство неуничтожимого единства жизни (33), но также используется в качестве защиты от угрозы смерти. При более глубоком исследовании можно выяснить, что убеждение в собственной неуязвимости относится не к естественной смерти, а к гибели в результате трагических обстоятельств. В этом случае не существует подлинных противоречий между страхом смерти и уверенностью в своей возможности избежать ее. Точно так же нет противоречия между отрицанием и страхом смерти с одной стороны и стремлением к ней с другой в том случае, если мы рассматриваем желание смерти как адаптацию к угрозе. Хотя все три направления, – отрицание, страх, желание, – являются динамически взаимосвязанными, пара логически противоположных тенденций, таких, как отрицание-страх или отрицание-желание, может охарактеризовать дух, или говоря о коллективном выражении, культуру, религию или историческую эпоху. Borkenau (34) выдвигает предположение, что опыт смерти, противоречащий сам себе, является ведущей силой в формировании человеческой истории. Он убежден, что противоречивые установки, которые можно обнаружить у отдельных индивидуумов, одинаково задействованы в каждой культуре и во взаимоотношениях между цивилизациями, и что смена великих эпох в процессе исторической эволюции отмечена переменами в отношении общества к смерти.