Читать «Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось» онлайн - страница 127

Среди гостей, которые были на свадьбе, все было очень странно. С моей стороны — киевские родственники, среди друзей — два моих приятеля, которых я позвал. Скромная такая свадьба была. А с ее стороны были режиссер театра Станиславского и Немировича-Данченко Златогоров со своей женой — известный режиссер; одна ее тетка, на которой женат был гроссмейстер Флор. Вообще феллиниевская была атмосфера на свадьбе — отчужденная. Как бы стенка на стенку сидели. Чужие люди за одним столом оказались, да еще за свадебным. Ее родители — мои родители, ее родня — моя родня. Напряженная атмосфера была…

— На каком курсе вы были?

— Я заканчивал. Были госэкзамены. Я помню, что ее отец, Владимир Григорьевич, он был массовиком-затейником, носил толстые очки, у него было минус двенадцать или минус пятнадцать. Человек он был добрый, милый. Я тоже увидел на свадьбе впервые своего тестя. Он сказал, что вот есть Аркадий Райкин, а теперь будет Аркадий Майкин. А потом, поняв, что происходит что-то не то, он достал из портфеля металлические головоломки и отдал всем решать. И вот свадьба превратилась в разгадывание этих головоломок.

У моей матери сразу напряженка была во взаимоотношениях с Майей, и отец мой тоже как-то был насторожен, и потом, я понимал, что жить негде, в комнате восемнадцати квадратных метров мой брат и мать с отцом, а я еще буду тут с женой — глупо. И у нее негде, у нее комнатенка.

Мы очень быстро, опять же через ее семью, через Златогоровых, сняли комнату в коммунальной квартире у метро «Аэропорт». Дорогая комната — она стоила пятьдесят рублей в месяц. Я только закончил институт и получил распределение в Норильск как врач. Майя пошла в горздрав и оставила такое заявление — поскольку она моя жена, и она здесь связана работой, и у нее всякие творческие планы, и она просит, чтобы мне сделали перераспределение и оставили в Москве, а я страшно сопротивлялся, действительно хотел в Норильск, но она ехать категорически не хотела. У нее было большое будущее, она начинала как певица, ее знали, о ней ходили разговоры — вот есть такая талантливая девушка в ЦДРИ. Меня оставили в Москве и дали мне распределение участкового врача, им я и работал после окончания института, и мы снимали эту комнату. Я не могу сказать, что мы так замечательно, безоблачно жили, у нас конфликты некоторые были — ну, не мордобой, конечно, нормальные, человеческие. У нее — это моя точка зрения — закружилась немножко голова от успеха. Я помню, Цфасман что-то критическое высказал по поводу коллектива ЦДРИ, не о ней в частности, а о всем коллективе, в котором она была. У нас дома были пластинки Цфасмана, так она стала ломать пластинки. Я ей сказал, что так не делают, что Цфасман имеет право на свою точку зрения — но ломать…»

А теперь — газета «Московские ведомости».

Так вот, тот самый пассаж из рассказа Арканова выглядит в газете несколько иначе. И вся история с битьем цфасмановских пластинок обретает другой смысл.

«Вокруг Майи уже тогда был большой ажиотаж, — вспоминает Арканов в «Московских ведомостях». — Она представляла собой некое новое качество в советской песне и просто купалась в лучах славы, а я все время пытался вернуть ее из этой эйфории к реальности.