Читать «Лихолетье: последние операции советской разведки» онлайн - страница 228

Самым уязвимым местом в подходе Шеварднадзе и его сотрудников к переговорному процессу было то, что они работали бессистемно, хаотично, не подчиняя свои усилия и усилия других ведомств какому-то определенному принципу, лежащему в основе политики государства. В истории дипломатии известны эпизоды, когда дипломаты даже потерпевших поражение государств умудрялись спасти территориальную целостность и защитить интересы своих стран путем выдвижения какого-либо универсального принципа, выгодного своей стране. Например, после разгрома наполеоновской армии и высылки самого императора на остров Святой Елены над Францией нависла угроза расчленения, но ее тогдашний министр иностранных дел Талейран выдвинул на Венском конгрессе принцип «легитимизма», то есть торжества законности, и тем самым отстоял границы Франции. При создании системы Организации Объединенных Наций великие державы-победительницы взяли за основу принцип равенства государств и, в общем, последовательно провели его в жизнь. Даже во время драматически тяжелых переговоров с немцами в 1918 году в Брест-Литовске учитывался принцип «мир во что бы то ни стало». А вот наши с американцами переговоры по разоружению велись без опоры на какой-либо принцип, иначе говоря, беспринципно.

Каждый раз, когда внимание МИД обращалось на необходимость определиться в этом краеугольном вопросе, его представители либо отмахивались, либо откровенно сердились. Предлагалось, в частности, положить в основу всех переговоров по разоружению принцип «равной безопасности», которому и подчинить всю дальнейшую работу. Один из членов нашей делегации в Женеве, где шли сами переговоры, как-то шепнул мне на ухо: «Не настаивай, не пройдет, мы уже пробовали обсудить этот вопрос в Женеве, американцы не согласились ни в какую». Через какое-то время все смирились с «принципом беспринципности», и вся работа устойчиво приобрела характер нервического реагирования на целенаправленное наступление американской стороны. От этого и заседания рабочей группы или даже «большой пятерки» носили не регулярный характер, а спорадический, в зависимости от активности делегации США. Временами нас начинало лихорадить и заседания проводились каждые три-четыре дня, а потом наступало расслабление и месяцы проходили в прострации и бездействии.

Мне могут возразить, что, мол, и не обязательно изыскивать какой-то основополагающий принцип для переговоров. Могу согласиться, но в этом случае уместен вопрос: ради чего тогда ведутся двусторонние переговоры? Китай, например, не ведет ни с кем переговоров о разоружении, он определяет уровень своих вооруженных сил и вооружений самостоятельно, в зависимости от своих национальных потребностей. Он не насилует ни свою науку, ни промышленность, ни армию, подчиняя их чьей-то воле. Зачем нам переговоры, если мы не получаем ни равной безопасности, ни даже фиксации какого-то пропорционального соотношения наших вооруженных сил, ни признания исторически сложившейся их конфигурации? Не проще ли тогда пойти по пути самостоятельного, независимого формирования своих сокращенных оборонительных сил, освободившись от постоянно указующего перста партнеров по переговорам? Руководство Министерства обороны и его эксперты придерживались принципа сохранения всего, что было накоплено за предыдущие годы. На них, пожалуй, и лежала главная ответственность за конкретную ненаполненность принципа «разумной достаточности». В результате весь переговорный процесс носил малоуправляемый характер. Приходилось либо приспосабливать нашу позицию к очередной выплеснутой в печать «инициативе» Горбачева, либо отбиваться от американских предложений, которые они чаще всего выкладывали за столом переговоров в более отработанном для документа виде. Делегации СССР, которая вела переговоры в Женеве, приходилось весьма трудно, ее постоянно лихорадило. Одни требовали от нее результативности, а другие – твердости в отстаивании интересов безопасности.