Читать «Литературная Газета, 6590 (№ 11/2017)» онлайн - страница 79

Можно спорить, почему два русских гения – Пушкин и Тол­стой – в своих наиболее зрелых произведениях практически не коснулись так назы­ваемых ужасов крепостного права. Быть может, обоим казалось, что всякий мир по-своему гармоничен, что сломать легко, а улучшить чрезвычайно трудно, одна­ко их радикальные оппоненты в такие тонкости входить не желали, они стремились дискредитировать «примиренческие» шедевры. Какая может быть энцик­лопедия русской жизни без крепостного права, негодовал Писарев по поводу «Евгения Онегина». «Тогда славяне жили тихо, / Постилась каждая купчиха, / Но чтоб крестьян пороли лихо ,/ Застенки были, Салтычиха, / Всё это сон пустой», – пародировал «Войну и мир» Дмитрий Минаев.

Главной общественной иллюзией было не то, что крепостное право должно быть уничтожено, в этом не сомневалось и правительство, а то, что вопрос этот прост и не нуждается в тщательном обдумывании и долгосрочных мерах предосторожности; интеллигентным радикалам казалось: то, что безоговорочно осуждается нравственным чувством, должно быть и уничтожено без долгих разговоров. Даже такой скептический мыслитель, как Герцен, с гордостью вспоминал, что единственное, на чём он всегда настаивал с полной определённостью, была отмена крепостного права. Но я не могу припомнить никаких его серьёзных размышлений о том, что за этой отменой последует.

Любопытно, что генерал Дубельт после объявления манифеста об отмене крепостного права записал в своём дневнике: теперь у нас появится пролетариат и пойдут революции, как во Франции (хотя и он не предполагал, что примерно через поколение российская революция надолго затмит славу Франции как классической страны социальных потрясений). Я вовсе не хочу сказать, что Дубельт был умнее Герцена или что он был в большей степени озабочен судьбами России. Скорее всего, дело было в том, что практикам вообще свойственно больше думать о последствиях.

На этом фоне даже удивительно, что в романе простодушной миссис Бичер-Стоу, кроме морального негодования, встречаются всё-таки и размышления о трудностях выхода негров из рабского состояния: «Но, если мы освободим своих рабов, кто займётся ими, кто научит их использовать дарованную им свободу на благо им самим?»

Размышления эти не бог весть какие глубокие, но в русской литературе, кажется, не встретишь и таких. Насколько виною тому была цензура и насколько, так сказать, родовая легковесность литературных радикалов? Все мы в юности сладостно содрогались от того образа России, который неистовый Виссарион обрисовал в знаменитом письме Гоголю: «Она представляет собой ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр не человек… Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уж есть».