Читать «Литературная Газета 6386 ( № 39 2012)» онлайн - страница 74

В "Евгении Онегине" Увертюра, Вальс и Полонез были исполнены чуть ли не с эффектом студийной записи. То есть идеально. Каждый из симфонических эпизодов оперы хотелось разглядывать, будто это жемчуг на бархатной подушечке: удивляться гладкозвучной полноценности струнных, радоваться переливам света и праздничности духовых.

К чему лукавить, такое вот выставочное переживание оперного Чайковского и в театрах-то происходит нечасто. А в плетнёвском "Онегине" музейным эффектом блеснул и солист театра "Новая опера" Алексей Татаринцев. Вот уж у кого Ленский так Ленский, даром что без револьвера в руках. И трудно было, раскусив лирическую изумительность его тенора, не очароваться пылкостью, теплом, а где-то и праведным гневом "юного поэта", поглощённого Летой с легкомыслием той из сестёр, что "неспособна к грусти томной" (партию Ольги Лариной пела Алина Шакирова).

Чуть меньше раритетного удалось проявить Дине Кузнецовой, американской гостье в партии Татьяны. Дыхания этой в общем-то выносливой и весьма темпераментной певице порой, казалось, не хватает, отчего начальные слоги фраз в "Письме Татьяны" западали вроде фортепианных клавиш. Зато хорошо был обозначен контраст Татьяны с флегматичной повадкой Онегина (Игорь Головатенко). Впрочем, в финальной картине он исстрадался до такого отчаяния, которому просто грех было не посочувствовать.

И всё-таки специфическое в Чайковском, на что так хорошо способны Плетнёв с Российским национальным оркестром, на фестивале стопроцентно было воплощено не "Онегиным", а Четвёртой симфонией. В партитуре, обычно толкуемой словами о фатуме, Плетнёв выявил такое количество драгоценных предчувствий будущих "Пиковой дамы" и "Щелкунчика", распознал столько позитивной мощи ещё не написанной увертюры "1812 год", что привычное нам её развитие лишь по линии сопротивляемости року слишком бы обеднило эту музыку. Как давно уже её обеднили учебниковые утверждения, что "тема фатума" в Четвёртой - как бы источник роковых откровений Шестой "Патетической" симфонии. И слова богу, что Плетнёв снова всё поставил с головы на ноги.

Действительно, можно ли предчувствовать настроение того, что будет создано тобой более чем через десяток лет? Разумеется, нет. Но узнаваемость строительного музыкального материала - это же совсем другое дело. Главная партия первой части симфонии прозвучала, так сказать, оригиналом для гибельного отражения в "Сцене на Канавке" из "Пиковой". А волшебное pizzicato ostinato из Скерцо изумило какой-то нереально тонкой плавки звуком. Совершенно непонятным становилось, откуда мог у Чайковского из такого набора ингредиентов полыхнуть имперски мощный финал. А ведь как полыхнул! То есть, как всегда, на массу подбрасываемых публике вопросов Плетнёв оказался щедр. Как, впрочем, и на бесконечность проглядывающих сквозь его исполнение Чайковского многочисленных ассоциаций.