Читать «Литературная Газета 6346 ( № 45 2011)» онлайн - страница 16

У Клюева и Чапыгина, казалось, был какой-то необъяснимый счёт к матери-природе, что она вот стала такой доступной и податливой, допустила над собою измывание. Они отъединяли человека от природы, наделив его особой варварской неколебимой силой, а значит, и вовсе отказывались от него, не верили в возможность его нравственного исцеления. Микула Селянинович с торбочкою с тягой земною под их скептическим усмешливым взглядом превратился в некоего недотыкомку, заросшего по самые глаза шерстью, суковатой дубиной сокрушающего безумно всё вокруг. Этот скепсис невольно оставлял в груди болючие язвы, и оттого взор туманился тоскою, и куда бы ни обращал писатель взгляд с надеждою отыскать спасительное прибегище иль державу своему духу, отовсюду мерещились в сполошливом мраке лишь одни "волосатые скуластые туземные рожи".

Вот и церковные звоны не позывали к душевному покою и духовному торжеству, но напоминали гуд окаянного зверя-паровоза, прорезывающего механическим грохотом таёжную вековую тишину. Вроде бы староверец, по преданиям, Клюев и от веры православной отпихивался двумя руками и как бы беззвучно вопил: "Изыди, изыди[?] тьфу на тебя, окаянная!" В письме к Блоку он писал: "По монастырям мы ходим потому, что это самые удобные места: народ со многих губерний живёт праздно несколько дней, времени довольно, чтобы прочитать, к примеру, "Слово Божие к народу" и ещё кой-что нужное. Вот я и хожу, и желающим не отказываю, и ходить стоит, потому удобно, и сильно, и свято неотразимо. Я не считаю себя православным, да и никем не считаю, ненавижу казённого бога, пещь Ваалову - церковь, идолопоклонство, слепых, людоедство верующих".

Болячка мучила Клюева, язва неискренности, затаённой постоянной боли. А к народу надобно идти со здоровой душой. Это не Марьюшкина душа, не исцеляющая, оттого и слово поэта туманное, тёмное, часто блудное и болявое, отдающее пряной болотиной, канаварником, испускающее тяжёлый дух бездонных гибельных чарусов. Наверное, Клюев верил в Выгорецию, в "Поморскую Белую Индию", в языческую мощь природы, но тут же словесно и изменял им. А блуд словесный не пропадает втуне (как нам кажется), он, как соль на рану, изъедает её. Здоровье духовное рушилось даже в певцах, скоморохах, и уже нет в груди прежней (детской) радости и любви при виде своего народа.

Странником же на земле был и Николай Рубцов, пожалуй, наиболее близкий Шергину по какой-то пронзительной светлости и грусти; он был подобен когда-то согрешившему, а после вечно кающемуся человеку.