Читать «Литературная Газета 6283 ( № 28 2010)» онлайн - страница 46

А реалии этих повестей таковы: далёкая русская деревушка в рязанской глуши, мелеющая на глазах крестьянская жизнь, и русский писатель – плоть от плоти, «единая волоть» от её древа. На дворе – октябрь 93-го. То есть, разумеется, не только октябрь, но и апрель с разливом и «щуками-икрянками», и июнь с «лешевой пищей» – грибом и ягодой, и «обжорная зима» с летним припасом. Но ощутимым и неотменимым сюжетным центром книги становится именно октябрь 93-го. Показательный расстрел сотен русских людей в центре Москвы и какой-то окончательный надлом, казалось бы, только пошатнувшейся жизни.

«Бессловесные» – это «печищане» и «печищанки», однодеревенцы Личутина, что поспешают скорее схорониться от наступившего бесстыдства и мерзости на «красную горку» сельского погоста. Бессловесна и вся крестьянская Русь, и попритихшая городская, с испугом взирающая, как «не торопясь, вальяжно бьют танки по окнам Дома Советов».

Эта кровавая кульминация «либеральной революции» 1991–1993 годов воспринимается Личутиным как реванш «внуков-отмщенцев», свивших свои «уютные червилища» ещё в позднесоветской жизни. Кстати, именно октябрь 93-го оказывается рубежным в осмыслении новой действительности и у многих других современных русских писателей: от Николая Дорошенко и Василия Дворцова до Олега Павлова и Юрия Полякова включительно. И понятно почему.

ПОХВАЛА ХУЖЕ РУГАНИ

Личутина все – вразнобой и хором – хвалят за язык. Листают словари, мучаются с ударениями, восторгаются, чешут затылки. Пытаются вслух повторить перед зеркалом, записываются на приём к логопеду.

По мне такие похвалы хуже ругани. Всё равно что хвалить селезня за перья, а озеро – за воду. А по другому-то как?

Язык у Личутина не самоцель, это своего рода пластика мысли, устремлённой к корневым, бытийным основам русской жизни. Поэтому и проходит Личутин сквозь накипь активной лексики, шумящей на перекатах современности, чтобы, как блесна, погрузиться в тихие и недвижимые глубины национальных смыслов и вытащить оттуда сокровенную и спасительную тайну понимания происходящего. Ведь есть в книге и отрывки из дневников, писавшихся в то время. Читаешь их и радуешься, что Россия потеряла «архангельского журналиста» и обрела писателя. Столь словесно скудна и аналитически небогата (хотя по-человечески и понятна) злоба дня у Личутина.

И напротив, из какого-то одного забытого слова, обращённого мимо настоящего к подспудным пластам национальной памяти, пробивается совершенно неведомая нам философская картина мира, тысячелетиями созидавшаяся русским народом. Где прошлое оказывается не сзади, а впереди нас. Что это прошлое не «объективно», а нравственно и вполне определяется поговоркой: брось добро, и оно ждёт тебя впереди. Что «время вообще» – это колодец, из которого каждый черпает своей мерой, и колодец тот не оскудевает.

Из всего этого и слагается вполне законченная и эпическая цельность нашей жизни, в которой современность – даже больная, бьющая наотмашь и рвущая душу – всего лишь вода времени, истекающая обратно за поросшие мхом, тысячелетние брёвна колодезного сруба. И по всем русским людям, опившимся этой тяжкой чёрной водицы девяностых, в книге «Сны бессловесных» Владимир Личутин справляет свои октябрины.