Читать «Лесные сторожа (Повесть и рассказы)» онлайн - страница 43

Мастером «уговаривать» баранов считал себя Дима. Днем в пути или ночью на лежке при дежурстве, чтобы меньше спалось, он читал баранам длинные морали. Он глядел на их важные, тупые морды, на шлепающие курдюки, напоминающие фалды допотопных фраков, и степенно говорил:

— Что ж это, братцы, выходит, а? Несознательность? Ребята вы молодые, жизнерадостные, а прячетесь, отстаете. Плететесь в хвосте у событий, подводите коллектив. Нет, это не жизнь. Я так понимаю, жить по справедливости надо. Не нравится — потерпи…

Так говорил Дима, а бараны, слушая его, безмятежно постригивали траву или стояли в глубокой задумчивости, пережевывая свою жвачку. Мне иногда казалось, что до них доходил смысл Димкиных наставлений, и они всем своим видом старались показать полное презрение к ничтожному Диме и его ничтожным словам, ибо у них были свои мысли, более значительные, чем Димкины, до которых ему никогда не дойти своим умом. Бараны были нашими господами.

Впервые мы встретились с Димой в столовой. Той весной я окончил школу, не попал в институт и подыскивал себе работу. Дима же только что демобилизовался из армии. Мы сидели с ним за одним столом, и, пока нас обслуживала официантка, он уже познакомился и подмигивал ей. Узнав, что я выбираю и не могу выбрать, куда бы пойти на работу, предложил: «Давай, парень, вместе махнем в советские ковбои. Представь себе горы, звезды, а ты — на коне. Не жизнь, а красота!»

Он меня тут же уговорил, и получилось так, что с тех пор мы с ним больше не расставались: вместе пошли в контору, вместе подали заявление, вместе записались в одну бригаду к Алексею Тихоновичу.

Мне нравился Дима многим, а больше тем, что никогда не унывал. Он часто повторял выражение: «Отдашь — сохранишь, спрячешь — потеряешь». По поводу своей потерянной фуражки он развил целую философскую теорию. Вставляя в свою речь прилипшее словечко «губа-дура», он стал доказывать мне, что человек, если он правильно глядит на жизнь, спокойно может потерять все имущество, чтобы обрести полную свободу. И не станет такой человек огорчаться из-за пропавшей вещи, тем более, если эта вещь — старая фуражка. Это, мол, дураки воспитаны в страхе потерять вещи. Они держатся за малое и не дорожат большим.

Короче говоря, теперь, потеряв фуражку, он довольствовался капюшоном плаща. Он оказался единственным человеком в нашей бригаде, который мог петь. Я петь стеснялся, а Алексея Тихоновича поющим я вообще не представлял себе.

Иногда где-нибудь на вершине горы Дима вдруг обрывал песню и глядел, как проваливалась вниз, в долину, голова гурта, оглядывал облака, нависшие на гребнях далеких гор, и громко не то говорил, не то выпевал: «Эх, душа русская, что тебе надо?» Как-то я заметил, что даже Алексей Тихонович заслушивается его песнями, а бараны во время его пения застывали на месте и переставали жевать жвачку.

К вечеру, после дневного перегона, мы обычно искали старые лежки. Их находят по круглым навозным камушкам, разбросанным вокруг, по сухому пеплу сгоревшего костра, по клочкам бумаги, консервным банкам. Мы развьючивали быков, ставили палатку, доставали продукты. Где не было дров, там топливом нам служил аргал — сухие навозные лепешки.