Читать «Ледяное сердце Златовера (бдп-5)» онлайн - страница 58

— Жалко, — подтвердил саламандр. — Трясись тут теперь до утра без огня.

Хм, что-то раньше я не примечал за ним цинизма!

Ночь надвинулась на этот обезумевший город, и с наступлением тьмы не осветилось ни одно окно, а из всех существующих в мире звуков мне слышался только отдаленный лай собак. Честное слово, я был бы рад даже пьяной брани из трактира. Даже серенаде кота под балконом его возлюбленной. Пока мы сидели у старой дамы, прошел дождь, мокрые улицы серебрились в лунном свете, голые деревья казались мертвецами, взывающими о мести, и пахло мусором, который давно уже никто не убирал.

— Похоже, через недельку-другую у них тут и впрямь сложится подходящая обстановочка для какой-нибудь холеры. Что случилось со всеми городскими службами?

Меня начинало покалывать мелкими иголками. Дома чернели неприступными громадами, и стук подков наших коней казался мне громче набата. За нами могли следить из-за любого темного стекла. Звенигор уверенно вел меня, ориентируясь на запах гари, и я уже совсем было собрался попросить его задержаться, чтобы хоть чем-то обмотать нашим шумным четвероногим друзьям копыта, как вдруг…

О, я понял, что чувствует мотылек, летя на свечу! Во всей этой тьме, осеннем ознобе и страхе светилось единственное окно. Светилось так, будто ничто не могло грозить живущим за ним, уверенно, спасительно и призывно, как маяк в бурную ночь. Сердце заколотилось у меня в груди, я обернулся к саламандру, по вполне понятным причинам питавшему к холоду и тьме еще большее отвращение. Он кивнул, но сделал предостерегающий жест, и мы, бросив лошадей в глубине улицы, на цыпочках подкрались к окну и заглянули внутрь.

Оно не имело ни стекла, ни занавесок, и было отделено от улицы грубой решеткой из вертикальных прутьев. Там, внутри, была комната, похожая, благодаря окну, на ящик с вынутой стенкой, на кукольный раек, где разыгрывалась сказка, иная, чем снаружи.

Там была гостиная: круглый, отделанный черепахой столик, окруженный изящными гобеленовыми стульями, похожий на игрушку клавесин, в вазах — цветы, а на стенах, погруженных во мрак, — гравюры, и там же-потемневшее от времени зеркало в деревянной раме. В обитом синим бархатом кресле сидела девушка в белом платье и при свете камина читала книгу. Вот, собственно, и все. За исключением одной детали. Когда она подняла голову, я ощутил сильнейшее желание опуститься на колени. Никогда в жизни я не видел никого и ничего, столь же прекрасного. Я даже испугался. Какая-то староиспанская прелесть была в ней: линия бровей — как на картине, гладкие черные волосы подняты вверх, скреплены гребнем и оживлены белой розой. В северном-то октябре? У нее были карие глаза с глубоким и странным выражением, словно у юной девушки, мечтающей о монашестве. В ней все было истинно, безупречно прекрасно: она была, как сонет, но, клянусь, такая, она все-таки была живая. Я видел, как она поменяла положение руки, видел, как она дышит. А вот я, кажется, близок был к тому, чтобы перестать это делать. По-моему, во всем городе это было единственное бесстрашное существо. Я говорю «существо», потому что у меня сразу закралось сомнение в том, можно ли считать ее человеком. Я не мог сказать, сколько ей лет. Мне захотелось врасти в землю и стать здесь фонарным столбом.