Сознательная же необходимость заставлять себя идти в выбранную сторону присутствует, видимо, только у церковных людей или у фанатов науки, если таковые еще остались. Впрочем, у психологов это называется мотивацией.
Ни у кого из ныне окружающих меня людей нет мотивации взять за себя шкирку и показать самому себе, чего ты, собственно, стоишь. Внутренний такой альпинизм. Зачем штурмовать вершину? Потому что с нее открывается прекрасный вид? А просто потому, что «я могу сделать это». Особенное, между прочим, удовольствие.
«Не хочется вылезать из теплого спальника. С интересом прислушиваюсь, как Джон и Шеф колдуют над манной кашей. Пока я собираюсь вылезти, она уже успевает пригореть. Но это, кажется, никого не волнует. Сегодня великий день. Шеф и Билл решили прорваться на Безымянку, хотя на проклятом вулкане опять туман. Но у нас нет времени, завтра мы снимаемся и уходим на Удину. Джон должен сегодня перебросить туда часть барахла. Шеф не хочет меня брать, мямлит что-то про непроходимые склоны. Но я уперлась, как осел — как это непроходимые, если я диплом пишу по Безымянному! Слишком велико желание влезть на эту „печку“, и спор кончается в мою пользу.
Шеф нарочно берет такой темп, что у меня не хватает сил. Прошла всего метров пятьсот, а у меня опять резь в боку, и просто плохо. Они ушли, их уже не видно. Сажусь на траву с единственным желанием — вернуться в палатку. Но впереди такая цель — восхождение на действующий вулкан.
Решаю считать до ста. Если все пройдет — иду дальше, если нет — назад. Считаю до ста. Ничего, конечно, не проходит, но я встаю и упрямо тащусь дальше. Билл ждет меня на каком-то камне. Шеф усвистал вперед и велел догонять. Сегодняшний маршрут для меня — настоящая пытка. Кажется, что в правом боку острый нож, больно пошевелиться. Не могу… А если через „не могу“? Билл рядом, поэтому упрямо лезу вверх, хотя у меня в глазах темно. Солнце печет, стаскиваю штормовку и свитер, рубашка промокла насквозь, по лицу текут соленые струйки, но иду. Внезапно нас накрывает туман. Движемся уже вслепую. Шеф должен ждать нас на лавовом куполе (ему, собственно, нужен только купол, а вершина — это уже для нашего собственного удовольствия), но никакого купола мы не видим. Пытаемся ориентироваться по карте, но бесполезно. Начинает идти снег. Резкий ледяной ветер валит с ног. В таких условиях я не поднималась еще ни разу. Не пойму, холодно мне или жарко. В тумане притупляются все чувства. Вижу только камни под ногами и силуэт впереди. Идем неизвестно куда. Какое-то белое безмолвие, только ветер свистит, да иногда доносится грохот камнепада. Местами туман развеивается, мелькают какие-то скалы, похожие на башни. Снега под ногами все больше и больше, он совсем чистый, даже становится светлее. Но ветер… Стоит выйти на какую-нибудь гривку, со свистом налетает и сталкивает вниз. Дальнейшее напоминает кадры из фильма о героических альпинистах. Две дрожащие фигурки, мокрые и усталые, клонясь от ветра и спотыкаясь, бредут по снегу к вершине.
И вдруг все сразу изменилось. Ветер будто закрутил в небе замысловатую дугу и рванул облака в сторону. Я оглянулась и ахнула. Вид был как с самолета. Над нами небо, но не голубое, а темно-синее, с ослепительным белым солнцем. Облака в три слоя, верхние — легкие и перистые, нижний слой — толстая ватная пелена под нами, а средние выписывают какие-то невероятные траектории, и в этой облачной пляске есть просветы, в такой мы и попали сейчас. Внизу в ватной пелене тоже есть „окно“ — под нами будто клок топографической карты. Долина Студеной, кекурники, лавовые потоки — все кажется чуть выпуклым, крошечным и выкрашенным в сине-зеленые тона. Невдалеке из облаков торчит белая вершина Зиминой. Вытаскиваем кинокамеру и фотоаппарат. Но это продолжается недолго — опять туман. Лезем выше. У меня подозрение, что место встречи мы уже проскочили, но молчу.
Впереди небольшая гряда. Билл пытается взять ее в лоб, но неудачно. Видя это, беру немного в сторону и вверх, добираюсь до какого-то гребня, и… дальше обрыв. Ничего не понимаю, туман опять расступается, и видно, что обрыв полукольцом уходит в обе стороны. Вдруг соображаю, что это — уже всё. Мы на краю соммы, у края кратера! Наконец-то я поднялась на вулкан! Даже не чувствую величия момента — до такой степени обалдела от радости. Ко мне поднимается Билл и смеется: „Флэсси! Ты первая взяла вершину!“ Стоим как зачарованные. К сожалению, вся кальдера по самые края будто налита молоком. Только слышен грохот обвалов, и в воздухе пахнет серой, как в химлаборатории. Когда туман местами рвется, становится виден молодой купол, черная громада внутри „блюдца“. Кое-где он дымится, из него бьют желто-белые струи газов. Он очень крутой, его стенки все время осыпаются, он дышит. Практически Безымянка находится в состоянии постоянного извержения. Но лава его так густа, что еле-еле выдавливается, как из тюбика, сразу затвердевая, и с купола постоянно сходят раскаленные лавины. Подходить к нему нельзя. Да мы все равно не сумели бы спуститься в кальдеру по отвесной стене. Попасть в нее можно только со стороны сейсмостанции, там, где край внешнего кратера вырван взрывом 1956 года. Так и стоим — балансируя на остром гребешке над обрывом и ловя момент для съемки. Высота — три тысячи. Значит, мы взяли превышение больше двух! Я страшно довольна „жизнью и собой“. Все радости сразу — Камчатка, восхождение и рядом улыбающийся Билл.
Вдруг слышим, кто-то подает голос. Теперь ниже виден злополучный купол, который мы проскочили, а на нем — Шеф. Теперь он лезет к нам. Пока ждем его, я успеваю совершенно продрогнуть, стоя на снегу в резиновых сапогах. Мы разговариваем. Я жалуюсь на боязнь высоты, которая так мешает в горах. Я даже на самолете боюсь, но Билл смеется: „А ты не бойся. Думай, что это я тебя держу. Ведь я тоже самолеты делаю“.
Лирическое отступление прерывается появлением начальника. Опять сгущается туман, слышен все тот же шум раскаленных лавин и запах серы. Больше ничего нам не покажут. Спускаемся. Мне всегда казалось, что склон вулкана — сплошные камни. А здесь земля, песок и грязь вперемешку со снегом. Это вулканические пеплы. Очень интересная морфология склона — ряды узких и высоких гребней тянутся вниз, между ними — снег. Пересечь их поперек невозможно — все сыплется и ползет вниз. Наши следы вызывают небольшие селевые потоки. Осторожно лезем, пока не выходим на „твердую“ почву — это осыпь, но все же камни, а не сыпучий песок и не вязкая грязь. Туман какой-то ледяной, для обогрева решаем перекусить. Находим относительно плоскую площадку и открываем банку редкостной дряни. На нас нападает смех, мы вспоминаем нашу жизнь на Ключевской вулканостанции. „Завтрак на фоне Шивелуча“ — сидим, повернувшись к северу. Вечером поворот на сто восемьдесят — это „ужин на фоне Ключевской“. Сегодня у нас новый этап — „обед под вершиной Безымянки“, даже холодный „Завтрак туриста“ уже не кажется такой гадостью.
Долго и нудно спускаемся по кроваво-красным осыпям окисленных лав, по дороге натыкаемся на огромную серую глыбу, расколотую на три резных лепестка. „Каменный цветок“, — думаю я, Билл произносит то же самое вслух. Шеф улыбается и сообщает, что такого типа отдельность и в самом деле называется „каменным цветком“. Начинается дождь, но мы уже почти в лагере. Обычная кухонная суета. Едва успев переодеться, принимаюсь чистить подгоревшие кастрюли. Вот уж поистине занятие, достойное подвигов Геракла, особенно в такую погоду. Что они утром сделали с этой кашей?
Ужинаем втроем в палатке. Состояние блаженное — счастье и усталость. Шеф сегодня мной доволен. Он вручает мне ракетницу, я стреляю вверх, зеленый мерцающий свет тлеет в туманом воздухе. Это я салютую Безымянке. И еще (будем честными!) — немного себе. Ну, только самую малость».
