Читать «Красавицы не умирают» онлайн - страница 144
Людмила Третьякова
— Что удивительного, государь? Ведь мы с вами родственники. Скавронские всегда отличались ростом...
Это прозвучало дерзостью. Но следом император услышал еще более возмутительное:
— А шум?.. Ездят не в Славянку, ваше императорское величество, а к графине Самойловой. И где бы она ни была, будут продолжать к ней ездить.
Ах, Юлия Павловна! С императорами вообще не стоит портить отношений, Николай же Павлович Романов особенно запоминал малейшее непочтение.
...В 1829 году умерла бабушка Самойловой графиня Литта. Юлия Павловна всегда относилась с большим сердцем к тем, кого любила, и горько рыдала под сводами Александро-Невской лавры, где похоронили Екатерину Васильевну. Граф Литта был убит горем. Он писал в Италию родственникам, что эта потеря «разбила ему сердце».
Теперь единственной его привязанностью оставалась удочеренная им внучка покойной жены. Когда Юлия объявила ему, что не хочет более оставаться в Петербурге и думает обосноваться в Италии, граф Литта почувствовал себя совсем осиротевшим.
Он писал Юлии длинные письма, полные нежности и неподдельной тоски. Отвечая ему, графиня предлагала Юлию Помпеевичу оставить сырой Петербург, вернуться туда, где он родился, и жить с нею вместе.
Ей, право, казалось, что для нее Италия — самая настоящая, истинная родина. Один взгляд в зеркало мог удостоверить ее в этом. Откуда у нее смоляные тяжелые волосы, глаза, словно впитавшие негу и страсть римской полночи, а главное, этот внутренний голос, звавший ее остаться здесь навсегда с того первого раза, когда она еще девочкой увидела землю Данте и Петрарки?
Все, все здесь было ей по сердцу. Жизнь не текла, как в Петербурге, а неслась, словно Юлия подгоняла ее хлыстом. И эта земля подарила ей любовь, постояннее которой не бывало в ее жизни, любовь, не знавшую ни жажды безраздельной власти, ни эгоизма, ни даже ревности, такую любовь, когда каждый из двух, разлученных расстояниями и превратностями жизни, мог повторить друг о друге пушкинское, печальное и светлое: «Есть память обо мне, есть в мире сердце, где живу я...»
* * *
Девица Демулен бросилась в воды Тибра от неразделенной любви. На следующий день почта принесла Карлу Брюллову прощальное письмо, где Анриенна упрекала его в равнодушии. Художник схватился за голову: бедная Анриенна, что она наделала! Он, так любящий женщин, он, который никогда не прекословил голосу своей жаждущей наслаждения плоти, наверное, даже женился бы на ней. Черт с ним совсем! Он пошел бы на что угодно, даже на то, чтобы пришпилить себя к одной-единственной юбке, лишь бы не этот труп в Тибре. Но поздно!
Брюллов почти бежал в дом русского посланника князя Гагарина, выбирая улицы побезлюднее. Ему казалось, что весь Рим показывает на него пальцем, а уличные торговки, смуглые и горластые, шлют ему вслед проклятья.
Князь, как мог, утешал Брюллова, уговаривал остаться на вечер, немного развлечься. Тот отказывался, поминутно прикладывая платок к глазам, но в конце концов согласился. Потом ругал себя: дамы, не зная о его несчастье, цеплялись к нему с веселыми разговорами. Карл, с лицом эллинского бога, с его талантом, невероятно привлекал их. Сегодняшняя хмурость казалась такой романтической. «Отчего это, милый маэстро?»