Читать «Копыто инженера (Черновики романа)» онлайн

Булгаков Михаил

Копыто инженера (Черновики романа)

М.Булгаков

Копыто инженера

Черновики романа

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ВОЛАНДА

- Гм, - сказал секретарь. - Вы хотели в Ершалаиме царствовать? - спросил Пилат по-римски. - Что вы, челов... Игемон, я вовсе нигде не хотел царствовать! воскликнул арестованный по-римски. Слова он знал плохо. - Не путать, арестант, - сказал Пилат по-гречески, - это протокол Синедриона Ясно написано - самозванец. Вот и показания добрых людей свидетелей. Иешуа шмыгнул высыхающим носом и вдруг такое проговорил по-гречески, заикаясь: - Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные, и все до ужаса перепутали, что я говорил. Я прямо ужасаюсь. И думаю, что тысяча девятьсот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали, записывая за мной. Вновь настало молчание. - За тобой записывать? - тяжелым голосом спросил Пилат. - А ходит он с записной книжкой и пишет, - заговорил Иешуа, - этот симпатичный... Каждое слово заносит в книжку... А я однажды заглянул и прямо ужаснулся... Ничего подобного прямо. Я ему говорю, сожги, пожалуйста, ты эту книжку, а он вырвал ее и убежал. - Кто? - спросил Пилат. - Левий Матвей, - пояснил арестант, - он был сборщиком податей, а я его встретил на дороге и разговорился с ним... Он послушал, послушал, деньги бросил на дорогу и говорит: ну, я пойду с тобой... - Сборщик податей бросил деньги на дорогу? - спросил Пилат, поднимаясь с кресла, и опять сел. - Подарил, - пояснил Иешуа, проходил старичок, сыр нес, а Левий говорит ему: "На, подбирай!" Шея у секретаря стала такой длины, как гусиная. Все молчали. - Левий симпатичный? - спросил Пилат, исподлобья глядя на арестованного. - Чрезвычайно, - ответил тот, - только с самого утра смотрит в рот: как только я слово произнесу - он запишет. Видимо, таинственная книжка была больным местом арестованного. - Кто? Что? - спросил Пилат. - За тобой? Зачем запишет? - А вот тоже записано, - сказал арестант и указал на протоколы. - Вон как, - сказал Пилат секретарю, - это как находите? Постой, - добавил он и обратился к арестанту: - А скажи-ка мне: кто еще симпатичный? Марк симпатичный? - Очень, - убежденно сказал арестованный. - Только он нервный... - Марк нервный? - спросил Пилат, страдальчески озираясь. - При Идиставизо его как ударил германец, и у него повредилась голова... Пилат вздрогнул. - Ты где же встречал Марка раньше? - А я его нигде не встречал. Пилат немного изменился в лице. - Стой, - сказал он. - Несимпатичные люди есть на свете? - Нету, - сказал убежденно арестованный, - буквально ни одного... - Ты греческие книги читал? - глухо спросил Пилат. - Только мне не понравились, - ответил Иешуа. Пилат встал, повернулся к секретарю и задал вопрос: - Что говорил ты про царство на базаре? - Я говорил про царство истины, игемон... - О, Каиафа, - тяжко шепнул Пилат, а вслух спросил по-гречески: - Что есть истина? - И по-римски: - Quid est veritas? - Истина, - заговорил арестант, - прежде всего в том, что у тебя болит голова и ты чрезвычайно страдаешь, не можешь думать. - Такую истину и я смогу сообщить, - отозвался Пилат серьезно и хмуро. - Но тебе с мигренью сегодня нельзя быть, - добавил Иешуа. Лицо Пилата вдруг выразило ужас, и он не мог его скрыть. Он встал с широко открытыми глазами и оглянулся беспокойно. Потом задавил в себе желание что-то вскрикнуть, проглотил слюну и сел. В зале не только не шептались, но даже не шевелились. - А ты, игемон, - продолжал арестант, - знаешь ли, слишком много сидишь во дворце, от этого у тебя мигрени. Сегодня же как раз хорошая погода, гроза будет только к вечеру, так я тебе предлагаю - пойдем со мной на луга, я тебя буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого. Секретарю почудилось, что он слышит все это во сне. - Скажи, пожалуйста, - хрипло спросил Пилат, - твой хитон стирает одна женщина? - Нет, - ответил Иешуа, - все разные. - Так, так, так, понятно, - печально и глубоко сказал, качая головой, Пилат. - Он встал и стал рассматривать не лицо арестанта, а его ветхий, многостиранный таллиф, давно уже превратившийся из голубого в какой-то белесоватый. - Спасибо, дружок, за приглашение! - продолжал Пилат, - но только, к сожалению, поверь мне, я вынужден отказаться. Кесарь император будет недоволен, если я начну ходить по полям! Черт возьми! - неожиданно крикнул Пилат своим страшным эскадронным голосом. - А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово "черт", заметил арестант. - Не буду, не буду, не буду, - расхохотавшись, ответил Пилат, - черт возьми, не буду. Он стиснул голову руками, потом развел ими. В глубине открылась дверь, и затянутый легионный адъютант предстал перед Пилатом. - Да-с? - спросил Пилат. - Супруга его превосходительства Клавдия Прокула велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта - это самое, - проговорил адъютант на ухо Пилату, - и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда. - Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле, - ответил вслух прокуратор, - что она дура. С арестованным поступят строго по закону. Если он виноват, то накажут, а если невиновен - отпустят на свободу. Между прочим, и вам, ротмистр, следует знать, что такова вообще практика римского суда. Наградив адъютанта таким образом, Пилат не забыл и секретаря. Повернувшись к нему, он оскалил до предела возможного желтоватые зубы. - Простите, что в вашем присутствии о даме так выразился. Секретарь стал бледен, и у него похолодели ноги. Адъютант же, улыбнувшись тоскливо, забренчал ножнами и пошел, как слепой. - Секретарю Синедриона, - заговорил Пилат, не веря, все еще не веря своей свежей голове, - передать следующее. - Писарь нырнул в свиток. Прокуратор лично допросил бродягу и нашел, что Иешуа Га-Ноцри психически болен. Больные речи его и послужили причиной судебной ошибки. Прокуратор Иудеи смертный приговор Синедриона не утверждает. Но вполне соглашаясь с тем, что Иешуа опасен в Ершалаиме, прокуратор дает распоряжение о насильственном помещении его, Га-Ноцри, в лечебницу в Кесарии Филипповой при резиденции прокуратора... Секретарь исчез. - Так-то-с, царь истины, - внушительно молвил Пилат, блестя глазами. - А я здоров, игемон, - сказал бродяга озабоченно. - Как бы опять какой путаницы не вышло?.. Пилат воздел руки к небу, некоторое время олицетворяя собою скорбную статую, и произнес потом, явно подражая самому Иешуа: - Я тебе тоже притчу могу рассказать: во Иордане один дурак утоп, а его за волосья таскали. Убедительно прошу тебя теперь помолчать, благо я тебя ни о чем и не спрашиваю, - но сам нарушил это молчание, спросив после паузы: - Так Марк дерется? - Дерется, - сказал бродяга. - Так, так, - печально и тихо молвил Пилат. Вернулся секретарь, и в зале все замерли. Секретарь долго шептал Пилату что-то. Пилат вдруг заговорил громко, глаза его загорелись. Он заходил, диктуя, и писарь заскрипел: - Он, наместник, благодарит господина первосвященника за его хлопоты, но убедительно просит не затруднять себя беспокойством насчет порядка в Ершалаиме. В случае, ежели бы он, порядок, почему-либо нарушился... Exeratus Romano metus non est notus...1 и прокуратор в любой момент может демонстрировать господину первосвященнику ввод в Ершалаим кроме того 10-го легиона, который там уже есть, еще двух. Например, фретекского и апполинаретского. Точка. "Корван, корван", - застучало в голове у Пилата, но победоносно и светло. И еще один вопрос задал Пилат арестанту, пока вернулся секретарь. - Почему о тебе пишут - "египетский шарлатан"? - А я ездил в Египет с Бен-Перахая три года тому назад, - объяснил Ешуа. И вошел секретарь озабоченный и испуганный, подал бумагу Пилату и шепнул: - Очень важное дополнение. Многоопытный Пилат дрогнул и спросил сердито: - Почему сразу не прислали? - Только что получили и записали его показание! Пилат впился глазами в бумагу, и тотчас краски покинули его лицо. - Каиафа - самый страшный из всех людей в этой стране, - сквозь стиснутые зубы проговорил Пилат секретарю, - кто эта сволочь? - Лучший сыщик в Ершалаиме, - одними губами ответил секретарь в ухо Пилата. Пилат взвел глаза на арестованного, но увидел не его лицо, а лицо другое. В потемневшем дне по залу проплыло старческое, обрюзгшее, беззубое лицо, бритое, с сифилитической болячкой, разъедающей кость на желтом лбу, с золотым редкозубым венцом на плешивой голове. Солнце зашло в душе Пилата, день померк. Он видел в потемнении зеленые каприйские сады, слышал тихие трубы. И стукнули гнусавые слова: "Lex Apuleje de majestate"2. Тревога клювом застучала у него в груди. - Слушай, Иешуа Га-Ноцри, - заговорил Пилат жестяным голосом. - Во втором протоколе записано показание, будто ты упоминал