Читать «Комитет двухсот» онлайн - страница 11

Он спросил, с чего я начал участие на финансовом рынке. Я сказал, что вначале мне предложили вовсе не это, а редактирование текстов. Он не дал мне договорить дальше: сказал, чтоб я больше не участвовал в играх на финансовой бирже. Пока я размышлял, как продолжить свой рассказ о первом предложении о редактировании текстов, он что-то еще говорил. Наконец он повысил голос и спросил:

– Обещаешь больше не участвовать в играх на финансовой бирже?»

– Я не буду больше участвовать, – ответил я.

После этого он спросил:

– Почему ты не дал слово, что не будешь участвовать в играх на бирже». Ты что, хочешь участвовать?

– Я же обещал, что не буду.

– Ты ответил мне, когда я в шестой раз повторил вопрос.

– Не может быть. Я не слышал.

Тогда Наруев обратился к своему сыну, который недавно подошел и сидел рядом со мной на диване:

– Сколько раз я повторял Алексею свой вопрос?

– Шесть раз, – ответил сын.

Странно, удивился я, ведь я не понял, что Наруев задаёт мне вопрос. Лишь, когда он повысил голос.

Вообще, что у него речь серая, невыразительная, так что временами трудно понять смысл его слов. Его интонации не хватает эмоциональности, а без нее, как заметил фантаст Роберт Шекли в своем романе «Цивилизация статуса», трудно понять смысл речи: «Баррент едва разбирал слова; интонации и выражение терялись, как и было задумано». Наруев – плохой психолог. Он не догадался по моему лицу, что я не понимаю, что задает мне вопрос. Он подумал, что я специально молчу и хочу играть на финансовой бирже! Человек он непонятливый и психологию человека нисколько не чувствует, хотя в свое время говорил, что он психолог, может помочь лучше дипломированного психолога, когда я рассказал о грубом поведении психолога (после смерти матери в ноябре 2015 тот психолог кричал мне: «Ты теперь один!», усугубляя мое состояние).

После этого я пытался объяснить Наруеву, как всё было, о чём я думал, когда он начал меня спрашивать. Но он не слушал меня, а говорил что-то своё, перебивал меня и говорил одновременно со мной, начал нагло бормотать «бэ-бэ-бэ», повысив голос, что-то сказал про пощечину.

Я не выдержал такого отношения, встал и ушел в темнушку в прихожей, где висела моя верхняя одежда и остались сапоги. Я стал надевать сапоги и пальто, чтобы выйти из его квартиры в знак протеста против его поведения.

В это момент Наруев подошел к темнушке, встал у двери в нее. Я молча одевался.

Он спросил:

– Если человек приходит в дом за советом, кто имеет право говорить?

Я ответил:

– Каждый человек имеет право на голос.

Наруев тут же нанёс мне короткий удар под дых. Я упал, задыхаясь, на колени, от боли начал елозить коленями и руками по темному полу темнушки. Сын его стоял рядом с отцом и сочувственно смотрел на меня сверху.

Когда я поднялся, Наруев спросил: «Куда я тебя ударил?». Я ответил, что в солнечное сплетение – в нижнюю часть груди. Но он тут же наврал, что ударил меня в плечо, и вообще это была вместо пощечины, чтобы остановить меня мою речь, так как я якобы был в истерике.