Читать «Колпак с бубенцами, или же Зависть. Гиперион. Падение Гипериона» онлайн - страница 22

Но -- только боль, иль только радость: врозь.

А ты и в счастье обречен страдать,

Мечтатель... Незаслуженная кара!

И, чтобы долю эту облегчить,

Бедняг, -- таких, как ты, -- впускают сплошь

И рядом в наши дивные сады

И храмы наши; оттого-то цел

Стоишь пред алтарем, и невредим".

"Я счастлив, коль моя никчемность -- честь,

И не постыдна умственная хворь,

От коей стражду; речь твоя -- бальзам

Целебный, и награда из наград, --

Я рек. -- О, тень державная, дерзну

Просить о новой милости! Скажи:

Неужто всяк, слагающий стихи, --

Обуза смертным? Ведь поэт -- ей-ей! --

Мудрец, и вестник, и духовный врач.

Я не поэт, я знаю: певчий дрозд

Не ровня сладкогласным соловьям.

Но кто же я? Ты помянула клан --

Какой же?" -- И вздохнула тяжело

Загадочная тень в покровах белых,

Плывущий дым кадильный всколыхнув,

И разом голос вещий стал суров:

"Мечтатели -- не твой ли это клан?

Поэт -- зеркальный образ, антипод

Мечтателя. Поэт -- целитель язв,

Которые мечтатель причинил".

И я невольно выкрикнул с тоской:

"О Феб! О где ты ныне, Аполлон?

О, напряги же свой разящий лук --

Иль ниспошли ползучую чуму:

Да будет всяк тобою истреблен

Бездарный стиходел и виршеплет

Никчемный, коих раздувает спесь!

Я вместе с ними сгинуть был бы рад --

Лишь дай узреть погибель рифмачей!..

О тень мудрейшая, скажи: кому

Восставлен сей алтарь? Кому кадишь?

Кого изображает сей колосс,

Подобный туче? И поведай: кто

Сама ты? Перед кем я речь держу?"

И снова издала тягчайший вздох

Таинственная тень в покровах белых,

Плывущий дым кадильный всколыхнув,

И снова голос вещий стал суров, --

Но, мнилось, в горле жрицы плотный ком

Стоял: "О смертный! Этот храм -- пустой,

Печальный, -- древле пережил войну

Богов. Неизрекомо стар и сей

Кумир; покрыли тысячи борозд

Ему чело за тысячи эпох:

Се -- образ Крона. Я же -- Мнемозина,

И здесь алтарь заброшенный храню".

Я не сумел ответить, мой язык

Бессильно в бессловесности коснел:

Нейдет на ум величественный слог,

Когда ложится на душу печаль.

Царила тишь, и меркли пламена

Алтарные -- их было след питать.

Я осмотрелся. Рядом, на полу,

Охапками лежал пахучий нард,

А также листьев смольных вороха.

Тревожно я на жертвенник взглянул,

На горку догорающих углей --

И вновь на листья смольные, и вновь

На жертвенник -- и вдруг услышал молвь:

"Обряд окончен... Впрочем, все равно

Вознагражу тебя за доброту.

Я силу памяти моей кляну,

А ты -- восхвалишь: сколько скорбных сцен,

Досель в моем теснящихся мозгу,

Твой смертный, слабый взор увидит въявь --

И не затмится! И не ощутишь

Ни ужаса, ни боли -- только грусть".

Богиня говорила, словно мать,

На миг отринув прежний строгий тон.

И страшен стал мне вид ее одежд --

Глухих покровов, белых, точно саван;

Почудилось: под саваном -- скелет.

И сердце оборвало громкий стук.

Тогда Богиня отстранила ткань

Покровов. Я узрел исчахлый лик --

Его изрыла скорбь, изъел недуг

Бессмертный, коему исхода нет:

Язвит, не убивая, эта хворь,

И смерть недостижима, как мираж,

Иль горизонт... Белей, чем первый снег,

Белей, чем лилия, был этот лик

Измученный -- и, если б не глаза

Богини, я тотчас бежал бы прочь.

Глаза струили благотворный свет,