Читать «Когда поёт соловей...» онлайн - страница 22

Несколько лет назад случилась беда: Татьяны Николаевны не стало. Иван Мефодиевич переживал эту трагедию очень остро: привык к ней, как само собой разумеющемуся обстоятельству. На какое-то время замкнулся в себе, ни с кем, кроме детей, не общался. Перебирая воспоминания, относящиеся к дням совместной жизни с женой, он погружался в прошлое, заново переживал былое, видел в нём нравственное чистилище и для себя, и для своего окружения. Но по прошествии пяти лет боль малость притупилась, а житейские будни настойчиво диктовали свои требования. И главное среди них: в доме должна появиться хозяйка. Он не мог оставаться один (дети жили в других городах), тем более, что был совсем не приспособлен к "прозе" жизни, особенно к бытовому обустройству. Только где взять эту хозяйку в его-то возрасте? Как где? А Мариночка?

Найти бы к ней подход, не вызвать бы разочарования, всё же она учёный, философ. А он же всю жизнь путал материальное и идеальное, трансцендентное с трансцендетальным, дуализм и монизм, пантеизм с пандеизмом, Канта с Контом и т.п. Такой ряд бесконечен. И никакие Беки и Берки, Томасы и Бэконы, вбиваемые педагогами, словно тугие пыжи, в мозг, не держались в нём.

Иногда он ловил себя на мысли, что затея эта гиблая.

Как-то враз выледнялась безысходность. Она стучала к нему, как стук дятлова клюва о кору. Настроение, запрятанное в мысли, пробовало протестовать, но это была убийственная данность. Он понимал это, и как-то сипло и надорванно всегда шептал: "Жизнь прожита, чего уж тут, а она молода…».

Случилось так, что вдовец постоянно приглашал Марину Львовну на различные встречи, творческие вечера,– свои и друзей – поэтов, писателей, музыкантов. Мужскому самолюбию, определённо льстило, что его всегда сопровождала красивая, ухоженная, статная женщина, к тому же моложе почти на тридцать лет.

Уважая возраст Ивана Мефодиевича (ему к тому времени исполнилось семьдесят пять) и, осознавая, что находиться рядом с ним и престижно, и почетно, и интересно, Марина Львовна никогда не отказывала ему и с удовольствием откликалась почти на все приглашения.

Однажды, возвращаясь с авторского вечера его друга-поэта Басина, уже возле припаркованной возле театра машины Иван Мефодиевич неожиданно предложил своей спутнице поехать к нему домой. Распахнувшийся на минуту воротник пальто обнаружил его настороженное мужественное лицо, с длинной бородой и мрачно сдвинутыми густыми бровями. Борода, густая, блестящая и выхоленная, скрывала чересчур развитую нижнюю челюсть – признак решительности.

– Но уже поздно. Да и мой Алексей Петрович будет волноваться.

И вдруг обычно сдержанный Иван Мефодиевич заговорил на повышенных тонах, не минуя колкостей.

– Твой Петрович?! О чем ты?! Он же толстокожий у тебя! Не твой это человек, не твой!

– Скажете такое. Он мне дорог. Двадцать лет, как вместе. Вы же знаете.

– Ну, и что?! Многолетняя привязанность ещё ни о чём не говорит и тяжесть духовного одиночества не облегчает.