Читать «Книжник» онлайн - страница 116

Книжник ничего не понимал. За что? Это было непереносимо. Приговорённые к смерти в час предрассветный, плачущие по мертвецам у ям погоста, вопиющие в скорби дней о бездетности казались ему теперь счастливей его, словно облечённого погребальным саваном, скорбящего о негаданном, потаённом отшествии Господа. Почему, почему Он оставил его? За что?

* * *

Переживание потери благодати было мучительно. Книжник пытался молиться — и не было сил, в него медленно вливалось что-то новое, холодное, как ртуть, леденящее и убивающее. В нём — и он с ужасом заметил это — вновь пробудились и с новой силой зазвучали все, казалось, давно изжившие себя низменные влечения. Он с горестным изумлением понял, что личность его, полное семилетие растворяясь в Боге, не исчезла и не преображена полностью. Бездна, чёртова пропасть, снова подняла свои бездонные глаза и изредка встречалась глазами с ним. А он совсем отвык от её глаз и пугался.

Между тем, вера так утончила сознание, что он, безжалостно судя себя, полагал, что пал глубже, чем прежде. Минутами поддавался искушению считать всё, что с ним случилось, иллюзией и фантазией, временами становился ожесточённым и саркастичным, — но стать прежним уже не мог, чудо пережитого оставалось в нём.

Его терзала и не давала покоя божественная тоска. В подземельях его души клубился сумеречный мрак погоста, слышались погребальные стоны. Дух Господень отошёл, и как кровь из венного пореза — из него уходила жизнь. «Господи, не отринь меня! Сжалься! Благодать твоя — пульса биение. Ты — Свет во тьме моей, исповедание в молчании, радость — в скорби, покой — во смятении. Если я оскорбил Тебя — прости меня, сжалься, вернись…»

Илларион, как мог, успокаивал его. Подобные состояния преодолеваются только ясным пониманием того, что происходит. Это — испытание, его нужно тоже смиренно нести. Это промыслительно, это просто время, в течение которого личность должна безмолвно и кротко давать Духу работать с собой, терпеливо перенося неизбежные страдания. Книжник слушал, кивал головой, но не обретал покоя. Был на грани нервного истощения, его мучили бессонница и подавленность. Недостижимость утраченного угнетала.

Не очнуться от сна греховного, пуха ангельского не коснуться, не окунуться в прохладу облака, розовеющего перламутра. Не отрезвиться от зелья бродящего, в келье разрушенной не уединиться, не прилепиться к душе уходящего под пенье молитвенное. Не возвышаться даром Господа, отваром пагубным не надышаться, не искушаться сумасбродствами ангела падшего. Трости надломленной не преломив, мимолётной тенью пройти, ящериц не вспугнув, не угасив льна курящегося…

Безблагодатный и пустой год усугубился страшным известием о смертельной болезни матери. Он полгода метался между городами, пока всё не закончилось. Но похорон почти не запомнил, — точнее, в памяти отложились только странные лица людей морга и кладбища.