Читать «Книга скворцов (фрагменты) и рассказы» онлайн

* * *

– Говорящие птицы, – сказал келарь, – бывали вестниками важных дел. Например, во времена Домициана усевшаяся на Капитолии ворона сказала по-гречески: «Все будет хорошо», а потом это поняли как пророчество об убийстве императора, при котором никто не чаял хорошего. Бывали и другие случаи этого рода, однако я не помню, чтобы при этом упоминались скворцы. Есть подобное и в христианской истории: в недавние времена, когда Бог прославил святость Фомы, архиепископа англичан, одна ученая птица, спасаясь от ястреба, промолвила, как ее научили: «Святой Фома, помоги мне», и тотчас ястреб упал замертво; не пишут, однако, скворец это был или какая другая пернатая.

– Мне кажется, святой Фома спас ее из сострадания, а не ради ее речей, – заметил брат Гвидо, – иначе и вор, просящий небо помочь ему с замком, получал бы, что ему надо, и много совершалось бы такого, чего бы ты сам не одобрил, если брать в расчет лишь слова, а не намерения. У мессера Григория да Монтелонго, когда он жил в Ферраре, был говорящий ворон, которого он то отдавал в залог, то выкупал – Бог весть зачем: может, хотел спасти на своем веку хоть одну живую душу или играл сам с собой в пленение Салингуэрры; об этом спроси у кого-нибудь другого. Не знаю, у мессера Григория этот ворон научился таким штукам или пока составлял общество ростовщикам св. Георгия, только он просыпался ночью и будил странников, которых туда пускали ночевать, крича, что если кто собирался в Болонью, так пора подыматься: пусть-де берут вещи и живо идут на берег, затем что якорь уже поднят и их ждать не будут: и эти люди, вскакивая, как ужаленные, и хватая свои тюки, всю ночь стояли на берегу По, глядя в темноту, и дивились, почему никого не слышно; а ворон, проводив их, засыпал, словно совесть ему ни о чем не говорила. Потом, правда, ему перешиб крыло один слепой, которому тот мешал побираться на берегу, так что и в этом случае справедливость пришла туда, где ей было место; однако стоит быть осторожнее в утверждении, что говорящие птицы любезней небесам, чем те, кто понимает, что говорит.

Ты ведь помнишь эту историю, как Августу, когда он возвращался после Актийской победы, какой-то человек поднес ворона, обученного говорить: «Здравствуй, Цезарь победитель»? Август, для которого питомцы Нептуна не всплыли меж волнами, чтобы воспеть его корабли, – много позже, если не ошибаюсь, испанцы отправили к Тиберию посольство лишь затем, чтобы сообщить, что видели в одной пещере тритона, трубящего в рог, и что он точно таков, как его описывают, с щучьим хвостом вместо ступней и шершавый, как стихи Аквиния, из чего можно заключить, что тритонам при Цезарях полюбилось уединение в отеческом наделе, – так вот, Август, не дождавшийся похвал из водного царства, был тем более доволен, что они раздаются по ясному эфиру, и купил любезную птицу за большие деньги. Тут, однако, втерся между ними сотоварищ этого затейника, все повторявший, что у того есть еще один ворон, и добился-таки, что заставили принести и второго. Хозяин сделал это с великой неохотой, и понятно, ведь его ученик, едва был представлен Августу, с готовностью сказал: «Здравствуй, Антоний победитель!» Август, однако, ограничился тем, что велел продавцу поделиться деньгами с приятелем. Не пишут, забрал ли он себе второго ворона, но думаю, что забрал и иной раз забавлялся, слушая обоих одновременно. Не знаю, можно ли придумать потеху, более достойную философа, – он ведь, как тот маг, что вызвал из сирийского колодца двух сыновей Венеры, свел на одной жердочке два случая, которые могли сбыться лишь один вместо другого. Или, может быть, он, слушая заученные споры двух воронов, подобные пререканиям философских школ по основным вопросам, думал о великой силе зависти – это ведь она, разлитая по миру, заставила двух владык оспаривать то, что нельзя поделить, ее внушением один ремесленник решил отбить удачу у другого, более сметливого.