Читать «Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки (с иллюстрациями)» онлайн - страница 34

Прежде всего нужно вам сказать, что у Лины были такие необыкновенные дьявольские глаза, каких я больше ни у кого не встречал. Ей было шестнадцать лет, и я влюбился в нее до безумия, однако к глазам ее я испытывал самую ярую ненависть, на какую только способно человеческое сердце. Когда Лина смотрела мне прямо в глаза, это выводило меня из себя, я чувствовал странное беспокойство, и нервы мои напрягались до предела. Будто в мозг мне вонзили целую коробку булавок. Они пронзали весь мой позвоночник, жуткий холод леденил кровь у меня в жилах, по коже пробегали мурашки. Так бывает, когда встаешь под ледяной душ или останавливаешься на краю бездонной пропасти, слышишь визг стекла, по которому скребут железом, или видишь перед собой лезвие ножа. Именно такое чувство охватывало меня, когда я смотрел в глаза Лины. Я говорил об этом с несколькими знакомыми врачами, но они ничего не смогли мне объяснить. Только улыбались и говорили, что не стоит так волноваться, ничего серьезного нет, просто я очень впечатлителен, у меня расшатаны нервы и еще всякий вздор в том же роде. Но самым ужасным было то, что я совсем потерял голову от любви, я обожал ее с каким-то исступлением, вопреки тому губительному действию, которое оказывали на меня ее глаза. Будто ледяной озноб поражал мои нервы. Но это было еще не все, гораздо более удивительным было другое. Когда Лина бывала чем-нибудь взволнована или ее охватывало какое-то другое душевное или физическое возбуждение, в ее зрачках, устремленных на меня, я видел некие образы, принимавшие неясные формы маленьких зыбких теней, осененных светящимися точками. Да, именно образы, эти незримые бесплотные субстанции, которые есть у каждого из нас или, вернее, почти у каждого, поскольку немало найдется и таких, у кого в голове вообще нет никаких мыслей и образов. Так вот, эти образы блуждали в зрачках Лины, принимая какие-то невыразимые формы. Я сказал — тени, и именно это слово подходит здесь, пожалуй, больше всего. Они возникали из самой глубины глаза, проходили через зрачок и, дойдя до сетчатки, ярко вспыхивали, и в этот самый момент я чувствовал, как клетки моего мозга отвечают на это болезненной дрожью, и у меня тоже возникал некий образ.

Я бы, пожалуй, сравнил глаза Лины с этим иллюминатором. Через него я вижу в сумерках, как рыбы, потревоженные светом моей лампы, ударяются своими диковинными головами о массивное стекло, толщина и форма которого уродует их расплывчатые силуэты. Каждый раз, когда я видел этот хоровод образов в ее глазах, я говорил себе: «Черт возьми! Опять эти рыбы!» Только они каким-то чудом вырывались из ее зрачков и устраивали себе гнезда в самых потаенных уголках моего мозга.

Однако постойте-ка! Что же это я! Все толкую вам об этом чуде, а сам ни слова не сказал, что за глаза у моей Лины и какая она красавица. У нее белоснежная кожа, а черные волнистые волосы так восхитительно вьются кольцами у нее на затылке, что никогда еще красота женщины не сводила меня с ума так, как черный шелк этих волос. Верхняя губа у нее по-детски слегка топырится, отчего рот почти всегда чуть приоткрыт. Губы такие алые, словно она ест только клубнику и пьет только кровь или словно к ним прилила краска самого жгучего стыда. Пожалуй, дело именно в этом, потому что, когда щеки Лины вспыхивают, губы ее бледнеют. Под этими губами сверкают зубки такой белизны, что, когда на них играет луч света, они озаряют все ее лицо. Для меня было просто наслаждение смотреть, как Лина лакомится черешнями, и я бы охотно отдал себя на растерзание ее прелестному ротику, если бы не эти дьявольские глаза над ним. О, эти глаза! Как я уже сказал, Лина — брюнетка, у нее черные волосы, брови и ресницы. Если бы вы увидели ее спящей, я бы спросил вас: «Как вы думаете, какого цвета у нее глаза?» Бьюсь об заклад, что, обманутые цветом ее волос, бровей и ресниц, вы бы ответили — черного. Как бы не так! Конечно, у ее глаз был цвет, но ни один окулист в мире не смог бы его определить и ни один художник не сумел бы его передать. Разрез ее больших миндалевидных глаз был безупречным. Легкая синева под ними, казалось, была тенью ее длинных ресниц. Пока, как видите, ничего необычного. Это когда они были закрыты или опущены вниз. Но стоило им открыться, и сверкающие зрачки наводили на меня ужас. Что бы мне ни говорили, а я готов поклясться, что за этими зрачками обосновался сам Мефистофель. Ее глаза переливались всем богатством красок и самыми причудливыми их сочетаниями. Иногда они казались мне двумя огромными изумрудами в лучах светоносных рубинов. Они метали зеленые и красные молнии, которые тут же начинали играть всеми цветами радуги, переливались тысячью оттенков, словно мыльные пузыри, и наконец становились одного цвета, но какого — невозможно было определить. А в середине трепетала точечка света, она горела каким-то дьявольским, кошачьим огнем, отчего мне становилось жутко. И цвет, в который окрашивался этот таинственный огонь, воплощал всю страсть, кипевшую у Лины в крови, ее крайнюю взвинченность, внезапные переходы от раздражения к веселью и другие прихотливые перемены ее настроения.