Читать «Книга обманов (сборник)» онлайн - страница 170

Марта Кетро

бесполезна, как сама любовь;

безобразна, как сама любовь;

безнадежна, как сама любовь;

смертна, как сама любовь;

и так же противоестественна.

Когда кукла горюет, у неё из прически выбивается прядь

– Почему они не поклонились? – возмущенно спросила я, когда на сцену вышли чтецы и эти, сямисэн-мэны из театра Бунраку.

– Потому что их как бы нет, – объяснила подруга.

«Как бы нет» кукловодов, на каждую куклу приходится несколько фигур в мешках, и только в третьем акте с двух соколов снимают колпачки – это мастера, которые проводят самую сложную финальную сцену, но их всё равно «как бы нет», они никогда не смотрят в зал.

Поначалу немного смешно – когда одну куклу ведут три человека, это смахивает на групповое изнасилование. Поначалу очень смешно – когда на экране под сценой зелёными буквами загораются высокопарные фразы про «умереть вместе» и «прическа растрепалась, пояс развязался, печальная картина», я тихо говорю подруге: «Это же готовые эсэмэски, просто списывай и рассылай». И много ещё забавного для европейца, но где-то во втором акте я перестала видеть и кукловодов, и зелёные буквы.

Кукольная женщина сидит на веранде, прикрыв подолом кукольного мужчину, который прячется под на стилом. «Мы умрем?» – говорит она, глядя в пространство, и он берёт её маленькую белую ступню и проводит по своему горлу. (Потом я, конечно, узнаю, что кукольным женщинам в японском театре ног не полагается, и только специально для этого спектакля кукле О-Хацу выдали одну.)

Наступает ночь, фонарь гаснет, куклы собираются бежать, но боятся открыть скрипучую дверь. Служанка высекает огонь, и в такт со звуками огнива они всё-таки открывают эту дверь, и бегут, и падают в темноте, запутываясь в одеждах, и где-то среди нелепых движений ненадолго перестают быть куклами. Потом они стоят, а мимо плывут мосты и рощи. «Что это за два всполоха там, в небе?» – спрашивает она, и я заботливо смотрю в бинокль: «Да это две тряпочки на палках!», но он опережает меня, отвечая: «Это две наши души улетают». Они говорят друг другу вещи, которые невозможно процитировать, потому что произносить такое разрешено только куклам.

И, пожалуй, старикам. Я однажды слышала, как один очень пожилой и уже немного нездешний писатель сказал кому-то: «Деточка, я вдруг понял… я вдруг понял, в чём наша беда: мы никогда не были на небесах, и все наши песни – земные». Я подумала, что, скажи такое человек лет на сорок моложе, была бы чудовищная пошлость, а в его устах это правда, которую невозможно повторить, но можно прожить.

И с этими куклами можно прожить их последнюю ночь, и храмовый колокол, и последнее движение, которым мужчина проводит по своему горлу мечом, – точно так же, как недавно – маленькой белой ступнёй О-Хацу.

Как делают весну

«Никакого зверя не следует устрашать гоном. Человек сам по себе представляет для зверя достаточно страшное существо…»

Друг говорил, «куница», – может быть: мелкое, нервное, в вечном поиске куска мяса больше себя. В этом году март слишком рано, я уже чувствую, меня не хватит – выпьет всю кровь, вытянет нервы. Впрочем, лет пять уже как ношу этот март в себе постоянно, хорошее имя, удачное. Сейчас начался смешно, с трёх коктейлей, выпила и побежала, бегу до сих пор. Успокаиваюсь, только когда сверху около центнера живой плоти, – так успокаиваюсь, что засыпаю. Меньше не годится: пока руки свободны, пока лопатки не прижмут плотно, всё выгибаю спину, вытягиваю шею, чтобы вывернуться и бежать ещё, дальше.