Читать «Керенский (жзл-1)» онлайн - страница 12

У самого Керенского гимназические годы оставили в памяти наилучшие воспоминания. Туркестан находился слишком далеко от бдительного ока столичных чиновников, и потому здесь было больше свободы как в системе преподавания, так и в отношениях между гимназистами и учителями. «Нас не пичкали, — писал об этом позже Керенский, — бездушными формальными догмами, как это было в европейской России.

Нам нравились и наши учителя, и наши занятия в классах. К концу школы у нас сложились прочные дружеские связи с некоторыми из преподавателей, и они со своей стороны обращались с нами почти как с равными. Знания, полученные от них, значительно превосходили школьную программу».[25]

Поступив в гимназию, Саша Керенский вышел из-под опеки няни, хотя она и продолжала жить в семье до самой своей смерти. Все большую роль в жизни гимназиста Керенского начинает играть отец. Комната Александра находилась через стенку от кабинета Федора Михайловича; и сын часто слышал, как отец разговаривает с кем-то или просто тяжелыми шагами ходит из угла в угол. «Даже его шаги в кабинете действовали на меня успокаивающим образом, и я с нетерпением ждал часа, когда он войдет ко мне и начнет проверять домашнее задание. Он проявлял большой интерес к моим сочинениям, обсуждал со мной проблемы истории и литературы, требовал четкости и краткости в изложении мыслей, часто повторяя свое любимое изречение Non multa sed multum, которое в вольном переводе означает „Меньше слов, больше мыслей“».[26]

Прислушиваясь к разговорам старших, а иногда и просто подслушивая их, гимназист Керенский впервые приобщился к критике властей. Разумеется, она носила строго дозированный характер, ибо Федор Михайлович Керенский был человеком сугубо лояльным высшим инстанциям. Но ощущение того, что в окружающем мире далеко не все так хорошо и радостно, как кажется ему, Саше Керенскому, появилось у нашего героя уже в те ранние годы.

Впрочем, это чувство еще очень долго продолжало уживаться у него с наивным детским обожанием царского семейства. Один из советских биографов Керенского приводит такую сцену: «В октябре 1894 года седой директор Ташкентской гимназии, собрав в актовом зале вверенных ему питомцев, обратился к ним с прочувственным словом: „Дети! Нашу родину постигло тяжкое, неизбывное горе: скончался Александр III, наш мудрый обожаемый монарх…“ Общее молчание. И вдруг тишину прорезают визгливые нотки истерики. На полу в припадке бьется маленький гимназист. Это — Саша Керенский. Он был единственным, свидетельствуют его товарищи по гимназии, кто не смог спокойно вынести известие о смерти царя».[27]

Однако тот самый «седой директор» — Н. П. Остроумов — свидетельствует: ничего подобного не было. Не было ни истерики, ни публичного скандала, но тяжелое чувство было, и это не скрывал и сам Керенский. Позднее он писал: «Я долго заливался горючими слезами, читая официальный некролог, воздававший должное его служению на благо Европы и нашей страны. Я истово молился, выстаивая все заупокойные службы по случаю кончины царя, и усердно собирал в классе деньги с учеников на венок в память царя».[28] Удивительным в этом случае может быть только столь открытое проявление чувств у подростка. Керенскому в это время уже исполнилось тринадцать; в эти годы мальчики любят бравировать независимостью, а уж плакать не станут ни при каких обстоятельствах. Но Саша Керенский (если судить по его письмам к родным) счастливо избежал проблем переходного возраста, или, быть может, этот возраст у него просто запоздал. Что касается слез, то это была часть его натуры. Впрочем, эта деталь настолько важна, что о ней стоит поговорить отдельно.