Читать «Как найти своего мужчину» онлайн - страница 29

И вопрос этот, и мама, пришедшая на другой день в школу специально, чтобы спросить это, были так неожиданны, что Настя не нашла, что и ответить.

И сразу вспомнила этот свой восхитительный бутерброд, нарезки эти, с королевской щедростью в несколько этажей положенные на хлеб, и стало ей так стыдно и так неловко за себя, и за этот бутерброд, и за маму, которая в школу пришла для того, чтобы разобраться, куда делись оставшиеся продукты.

И Настя смутилась окончательно, даже забыла сразу — куда все эти продукты делись, как будто она одна и съела все это в этом величественном, роскошном бутерброде.

И потом, запинаясь, как провинившаяся, объяснила маме, что продукты эти, которые не понадобились выпускникам, пригодились в походе, что часть их она отдала на экзамен, что она угостила ими тетю Олю. Она даже про бутерброд свой рассказала, чтобы мама поняла, что она все честно рассказывает.

Но, пока говорила она все это маме, — не оставляло ее чувство, что говорит она с человеком, который ее не слышит, который ее аргументы не принимает, который видит только факт — продукты исчезли. И сам этот факт ложится пятном и на Настю и на других учителей. Потому что изначально эта мама видела в этом факте плохое — воровство.

Когда мама, недовольная, с осуждающим взглядом, ушла, высказав ей свое принципиальное несогласие с таким обращением с продуктами, купленными на общественные деньги, — Настю еще долго не оставляло чувство неловкости от самой ситуации, и чувство неловкости от общения с такой вот — принципиальной, порядочной и какой-то... нечеловечной — мамой.

И Настя не раз потом встречала таких родителей — правильных, жестких, недоверчивых. И, когда много лет спустя, уже работая в институте, она познакомилась с мамой Лены, она почувствовала в ней такой знакомый тип правдоискателя и контролерши, всегда знающей, как надо и как не надо поступать.

Вообще было как-то не принято, чтобы родители студентов посещали кураторов курсов — как в школе: спрашивали, как там их ребенок. В общем-то, ничего в этом не было плохого, даже наоборот, могло бы говорить о заботливости, внимательности родителей к своему чаду, — но после посещений мамы Лены всегда оставался этот осадок, какое-то неприятное чувство, что она не должна ходить и интересоваться жизнью дочери. Не должна ходить и интересоваться именно так, как она делала.

Был в ее вопросах не интерес — а контроль, надзор, как будто никак не могла она отпустить Лену во взрослую жизнь. Было в ее вопросах какое-то недоверие — и самой Лене, которая, казалось, так и должна была непременно что-то натворить, если ее не контролировать, и Насте, которая уверяла, что Лена — прекрасная девочка. Было что-то очень неприятное, жесткое в самой маме, с ее знанием жизни, попыткой оградить, уберечь своего ребенка. Уберечь от чего — от жизни? От опыта? От любви, наконец?

Настя даже поморщилась от досады, когда подумала об этом. Она действительно каждый раз, когда встречалась с мамой Лены, испытывала досаду, что так боится та за Лену, так переживает, так ждет от нее плохого. И самое обидное, что ждала она плохого и видела плохое в таком хорошем и чистом, чему сама Настя, несмотря на то, что самой ей уже давно перевалило за тридцать, завидовала самой светлой завистью. Завидовала этим взглядам. Этим ненарочным прикосновениям, после которых они смотрели куда-то вглубь друг друга, на мгновение забывая обо всем на свете — и кто они, и где находятся, и то, что на них могут смотреть и увидеть их глубокие, какие-то проникающие друг в друга взгляды, их соединенность друг с другом.