Читать «Казнь. Генрих VIII» онлайн - страница 148

Если бы знанием мог избежать неизбежных страданий, — Знать хорошо наперёд и о страданьях своих. Если ж того возможности нет избежать, что предвидишь, Польза какая вперёд знать о страданьях своих? Тут из памяти высунулось нечто совершенно иное: Власть непомерная вечно с заботами жалкими рядом. Не прекращается страх средь постоянных тревог, Коль не оцеплен властитель оградой кругом из оружья, Коль не обедает он, прежде еду испытав.

Что ж, Генрих получит непомерную власть...

Властно оборвал эту мысль, не желая возвращаться к причитаниям. В щедрой памяти поискал беззаботные стихи. Память была покорна, лёг повыше, выпростал из-под одеяла длинную бороду, по привычке погладил её и, засмеявшись жёстким, но искренним смехом, сказал:

— Если одна борода создаёт мудреца, что мешает, чтобы козел с бородой мог за Платона сойти?

Настроение вдруг изменилось. Перемена и жёсткий, но искренний смех расшевелили и укрепили его. Он всё ещё властвовал над собой. Всегдашняя беззаботность подхватила его на крыло. Из разыгравшейся памяти внезапно всплыл ещё один стих:

Лампу глупец погасил, которого блохи кусали. «Больше, — сказал он, — блохи не видят меня».

Посмеялся над извечной уловкой глупца, смех прозвучал мягче и веселей. Смятенье свернулось клубком и стало таять, как снег. Разум воротился к нему, светел и чист.

Разум твердил, что было бы благом подальше уйти от ужасов завтрашней муки, лучше было бы позабыть и больше не думать о ней. Всё равно она явится завтра, а завтра думать не придётся уже ни о чём.

Никакие уловки Генриха и стаи волков за многие месяцы не сокрушили его. Нынче наступала последняя ночь. Ему ли перестать быть Томасом Мором в этот оставшийся миг?

Он прожил достойную жизнь, что бы стая волков ни говорила о нём. Нынче предстояло остаться достойным её, ибо, проживши подобную жизнь, человек обязан достойным дожить до конца.

Сам ли выбрал её? Иные ли, всеблагие и мудрые, силы ограждали его от бесчестья?

Редко задумывался над этим, не любя понапрасну заниматься собой, а в последнюю ночь в этом занятии и вовсе не было смысла.

Одно смущало его? Что, если вновь разжалобит, расслабит себя, а потом дрогнет перед лицом палача?

Генрих, Генрих...

Пусть его судит Господь.

И ухватился за прошлое, лишь бы за что-нибудь ухватиться и не упасть, своим паденьем навечно опозорив себя.

Многое с самого детства складывалось против него, однако родился он хорошо, в незнатной, но весьма почитаемой, честной семье. Дед его добросовестно торговал в своей булочной. Бабка была дочерью доброго пивовара. Неустанным трудом, без обману, проделок и ухищрений, скопили они хорошие деньги. Даже очень знатные моты прибегали к ним и оставались подолгу должны.

Отец, способный и гордый, не захотел продолжать низкое, по его мнению, дело. Его привлекла карьера юриста. Он служил королевским судьёй. Ему приглянулся дом в старом Лондоне. Молочная улица была небольшой, но почтенной. На ней селились самые уважаемые из зажиточных горожан.