Читать «Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005» онлайн - страница 275

Таблица 3. «С какой оценкой деятельности Б. Ельцина на посту президента России Вы бы скорее могли согласиться?»

(N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Если попытаться кратко подвести итоги «первого акта», можно отметить, что на всем его протяжении сохраняла действие «советская» модель взаимодействия компонентов общественной структуры: квази-единая политическая элита и послушное, временами восторженно-послушное, «большинство» (причем отнюдь не большинство населения, а лишь субэлитарной его части – более образованной и политизированной, куда входили руководители, специалисты, т. е. те, кого ранее было принято относить к «активу»). Это значит, что никакого функционально значимого «меньшинства» и «большинства» просто не существовало. Все переакцентировки происходили в рамках старой, монопольной структуры общества и общественного мнения. Сопротивление курсу М. Горбачева (как и позднее начальная оппозиция режиму и реформам Б. Ельцина) сложилось в результате внутреннего кризиса и разложения в лидирующей элите, точнее, в ее верхушке. Вынужденные обстоятельствами демократические шаги и декларации выводили на передний план закулису личных интриг и амбиций лидеров. «Массовая» жизнь всеми этими процессами была затронута в основном через нараставший потребительский дефицит. В этих условиях серия уникальных «протодемократических» конкурентных выборов 1989–1991 годов (народных депутатов Союза, России, президента России) играла скорее демонстративную и мобилизующую роль, не оказывая прямого влияния ни на государственное управление, ни на расстановку политических сил.

Акт II: структуры разочарований и конфронтаций

Условные границы периода – сначала 1993 года до осени 1999-го. На этот период пришлись две волны исследования «Советский человек» (ноябрь 1994-го, январь 1999-го). Внешне это был период распада властной монополии, когда на политическую сцену вышли организованные силы оппозиций – сначала «умеренные» (Верховный Совет 1992–1993 годов), позже «левые» (коммунисты и патриоты); временами казалось, что президентская власть держится на волоске, а конфронтация с «левой» оппозицией превращается в борьбу без правил, доходящую до вооруженной, как в октябре 1993 года.

Однако на деле конфронтация ограничивалась столичной около-властной площадкой, «левая» оппозиция не сумела превратить широкое недовольство результатами реформ в организованный массовый протест. Демократически ориентированные группы, не имея своей массовой базы, неизменно надеялись использовать свое влияние на власть или собственное участие в ее структурах, поэтому так и не смогли составить реальной оппозиции. Не менее значимой была и программная, идейная слабость оппозиционных сил. «Левая» (точнее, консервативно-патриотическая) оппозиция надеялась на реставрацию советских порядков, демократические силы – на воспроизведение ситуации перестроечных иллюзий, т. е. те и другие в значительной мере выражали утраченные надежды прошедших лет. Никаких стратегических альтернатив программам (на деле – прагматически-неуверенным шагам) власти никто всерьез не предлагал.

Политические конфронтации 90-х предельно обострились в середине периода, в 1995–1996 годах, когда влияние оппозиции и президентской власти в общественном мнении, как казалось, единственный раз практически сравнялись и наметилась возможность успеха КПРФ на президентских выборах. Один из уроков тогдашнего кризиса (за которым нам довелось внимательно следить [59] ) – в принципиальной невозможности понимания политической ситуации в стране по анализу внешней, зримой на уровне общественного мнения стороне происходящих процессов. При отсутствии сложившегося общественно -политического поля главным их участником, основным «игроком» оставалась государственная власть. Поэтому реально противостоящими силами являлись не симпатии или потенциальные голоса партий, а власть (при всей своей слабости – а точнее, именно из-за собственной слабости – готовая использовать и силу, не считаясь ни с какими законами) и ее противники. И поэтому «равновесие» сил весны 1996 года было мнимым, было как бы результатом взвешивания на несуществующих весах.

Во второй половине 90-х определилась практика вынужденных сделок между номинально реформаторской властью и консервативно настроенным парламентским большинством (в обеих палатах), губернаторами «красного пояса» и др. Определенную роль в поддержании такого рода сделок играла квазиоппозиция неизменно присутствовавшей на политической сцене партии В. Жириновского (сочетавшей демонстративную оппозиционность с «теневой» поддержкой власти). Но устойчивая система взаимных сдержек и противовесов, характерная для плюралистических или дуалистических парламентских государств, даже не начала складываться. Каждая «большая» сторона вынужденной сделки видела в ней всего лишь краткосрочную уступку противнику (миноритариев такая ситуация скорее устраивала, поскольку создавала им возможность существования). При более благоприятной для себя конъюнктуре – как мы это видели позже, в последнем из наблюдаемых актов – власть готова избавиться от всех следов таких уступок.

Побочным результатом всей серии сделок и конфронтаций служило сохранение атмосферы общественных прав и свобод на протяжении 90-х годов. Но отсюда же и слабость, ненадежность таких прав; последующее развитие эти характеристики неоднократно подтвердило.

Еще одно важное следствие «государственной» принадлежности российского политического поля – неработоспособность моделей политического спектра западного (европейского) типа с их противопоставлением «левого» и «правого» флангов. Отечественные «левые» – вчерашняя правящая бюрократия, более или менее удачно использовавшая в 90-х годах патриотически-популистские лозунги. Причем удачи эти как будто прямо обусловлены тем, что ни власть, ни демократы не могли – и даже не пытались, что по меньшей мере непростительно, – показать, что только развитая современная экономика способна обеспечить реальное улучшение жизни человека, работающего, пенсионера, учащихся и т. д. И тем самым как будто отдавали значительную часть общественного мнения «левым».

Нуждается в объяснении один парадокс общественного мнения образца 1999 года. Весной этого года, согласно опросам, преобладало массовое осуждение войны в Чечне, более половины опрошенных одобрило бы объявление импичмента президенту Б. Ельцину за развязывание военных действий. Но осенью, после начала новой военной кампании, большинство ее поддержало. Это показывает, что на деле тогдашнее «антивоенное» большинство (которое составляли сторонники коммунистов и, отчасти, демократов) было настроено не столько против войны, сколько против президента; фактическая смена лидера изменила общественные настроения.

Именно в годы максимальной социально-политической неустойчивости были получены основные результаты экономических и социальных перемен – со всеми их плюсами и минусами, возможностями и ограниченностью. А также со всеми последствиями на «человеческом» уровне. Стали привычными – а значит, и не привлекающими особого внимания – исчезновение потребительского дефицита, частный бизнес, зарубежные поездки, конкурентные выборы, информационные свободы и пр.

В общем за 90-е годы – в совокупном итоге реформ и кризисов – «простой человек» не стал жить лучше, но стал жить иначе, вынужден был шаг за шагом приспосабливаться к новой социальной и экономической реальности. И очередной раз в отечественных условиях не сработала «классическая» (а точнее, кажущаяся таковой) модель соотношения экономических структур и демократии. Вынужденное приспособление к рыночной системе само по себе не порождает и не закрепляет демократические образцы общественного устройства.

На деле России было закреплено «лояльное» отчуждение «массового» человека от государства, от власти, от политики.

Весьма важный показатель этого типа отношений – распределение ответов на вопрос: «Чего не хватает человеку?» Согласно исследованию 1989 года, 51 % ответили, что человеку не хватает материального достатка, 11 % – что не хватает политических прав. В опросе 1994 года (N=2000 человек) первую позицию отметили уже 54 % (в 1999 году – 68 %, в 2003-м – 83 %), а вторую – только 5 % (в 1999-м – 2 %). Если воспользоваться историческими формулами, можно сказать, что «нашему» человеку, по его собственному признанию, не хватает скорее «севрюжины с хреном», чем «конституции»…

Другой показатель в том же ряду – суждения об ответственности человека по отношению к институтам и событиям.