Читать «Итоги № 10 (2012)» онлайн - страница 67

— С западными журналистами общались на английском? Тогда из советских спортсменов иностранными языками владели единицы.

— Английский я освоил самостоятельно. В школе мы учили язык, но после выпуска я на нем так и не заговорил. В начале карьеры думал, что это не важно, обойдусь. Но потом понял: без английского — никак. Ко мне обращались с вопросами журналисты, затевали разговор коллеги-спортсмены. А я слова сказать не мог, сидел сычом в углу. Купил самоучитель, начал заниматься с товарищем после тренировок. Поначалу стеснялся говорить, потом привык. Так и выучил.

— Вы производите впечатление открытого и очень доброжелательного человека. Почему же раньше вас считали замкнутым и даже высокомерным?

— Я всегда старался относиться к коллегам корректно. Если кто-то из спортсменов независимо от национальной принадлежности терял шесты — давал ему свои. И отношения в секторе у меня всегда были нормальными. Единственный инцидент на моей памяти произошел с россиянином Максимом Тарасовым на чемпионате мира в 1997 году. Я разминался на тренировочном поле. Подошел Максим, мы поздоровались. Но он захотел пожать мне руку, а я вежливо отказался. Сказал, давай руки пожмем на пьедестале. Знал, что он протягивал ладонь не с добрыми намерениями. Относительно таких вещей я был уже ученый. Через рукопожатие могла произойти утечка энергии, да и сглаз. Максим обиделся, потом в газетах начал рассказывать о моем высокомерии.

— Про сглаз — это вы серьезно?

— Более чем. Об этом мне рассказывали психологи, с которыми я занимался. Они же учили, как упорядочивать мысли накануне выступления, о чем думать в паузах перед прыжком. Знаете, невозможно расплескивать энергию, а потом каждый раз настраиваться заново. Спортсмен должен быть как сосуд: выдал немного эмоций и снова закрылся. С этой точки зрения работа с психологами была полезной. Хотя я тяжело поддавался их влиянию. У меня очень сильная психика, на нее воздействовать трудно.

— Еще одно расхожее мнение касательно Бубки-спортсмена: дескать, свои мировые рекорды вы наращивали по сантиметру исключительно ради призовых.

— Не буду скрывать, материальная заинтересованность присутствовала. За каждый мировой рекорд ИААФ платила и продолжает платить серьезные премиальные. Только вот до 1991 года мы этих денег практически не видели — почти все уходило в казну государства. Главная мотивация заключалась в другом: мне не хотелось быть человеком одного прыжка. Таким, как американец Боб Бимон. На Олимпиаде-68 в Мехико он прыгнул в длину на 8,90 метра и больше ничего выдающегося за всю свою карьеру не показал.

— Правда ли, что на обложке вашего юношеского тренировочного дневника была выведена фраза: «Пока у тебя есть попытка, ты не проиграл»?