Читать «Исповедь черного человека» онлайн - страница 138

И случилось все так, как планировал, предполагал и организовал генерал.

Прибыла милиция.

Каждый из них дал показания. Нужные показания. Те, что ждал генерал. Их подруга, Жанна Спесивцева, совершила акт самоубийства. Их не ловили на противоречиях. Не устраивали им очных ставок. Не задавали каверзных вопросов.

Может быть, и в дальнейшем их свидетелям задавать не будут — в зависимости от того, как генерал договорится. А он, надо думать, договорится. Он умеет договариваться.

Милиция уехала уже около пяти утра.

Представители закона уехали одни.

Они никого не забрали — и людям, с детства впитавшим знание о ночных арестах, это показалось даже странным.

А Жанну — вернее, то, что от нее осталось — ее тело — увезли в морг.

Оглушенные, подавленные всем, что случилось, первыми из подъезда вышли Галина и Владислав. Не хотелось ничего говорить друг другу. Не хотелось даже смотреть друг на друга. А Галя только и делала, что произносила про себя, словно причитала — если бы она была верующей, можно было бы сказать, что она молилась. Однако она не верила в Бога, но все равно просила кого-то Высшего — неизвестно, кого — может, Высшую Инстанцию. «Дай Боже, чтобы Владик ничего не узнал. Господи, я клянусь, я больше никогда не принесу ему зла, и не сделаю шага, оскорбляющего его, — только сделай так, чтобы Владик ничего не узнал…»

Потому что знал даже генерал — именно поэтому он так легко с ней договорился. Он сказал Гале просто: не заявишь в милиции того, что мне надо, — твой муженек Владислав узнает все. И про человека, с кем ты втайне от мужа встречалась, и про то, что ты, может, носишь своего ребенка от него. В первый миг там, в генеральском кабинете, она обомлела: откуда он узнал?! А потом сложила два и два, выстроила цепочку: знала Жанна, и она когда-то проговорилась, значит, Вилену. А уж тот выдал все генералу Старостину. И для спасения доченьки Семен Кузьмич решил, все средства хороши. Даже грубый шантаж.

Поэтому главное, что чувствовала в то утро Галя, это огромное чувство вины и желание остаться неразоблаченной.

Владик, который шагал по широкому и пустому Кутузовскому проспекту с нею рядом, независимо заложивши руки в карманы, тоже не хотел ни о чем разговаривать. Он думал, что жизнь оказывается сложнее любых о ней представлений — сложнее всего, о чем они говорили на уроках литературы в школе и комсомольских собраниях в институте, о чем писали журналы «Юность» и «Смена» и газета «Комсомольская правда». Он не мог раньше представить, что боевой генерал и секретарь парткома врет, виляет, хитрит, ловчит, шантажирует. И они, все, как один комсомольцы (и беспартийный сочувствующий Флоринский), охотно пошли Старостину навстречу, выполнили, ради спасения его доченьки, все его требования. Это было так гадко и так подло, и сам он чувствовал себя таким гадким и таким подлецом, что подумал почти равнодушно: был бы на моем месте какой-нибудь дореволюционный герой, какой-нибудь офицер (почему вдруг офицер?!) — он бы застрелился. И подходящие стихи вспомнились, из любимого Маяковского: