Читать «Избранное (Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот "Медузы")» онлайн - страница 392

— Вы встречаетесь с ним?

— Конечно. Как может быть иначе — ведь прошло семнадцать лет! Мы видимся, и даже довольно часто: бедный пана, он уже не молод, что и говорить.

— А дед Провен?

— Скончался в сорок третьем, от рака.

— Верно. Я забыла.

— О нем ходили разные слухи. Будто бы он издал антисемитские указы для ведомства морского флота. А на самом деле, понижая евреев в должности, назначая их на должности, которые менее на виду, он ведь их оберегал.

— А Реми?»

Он не удивился, не смутился, впрочем, этот вопрос напрашивался сам собой, он, несомненно, его ждал, однако ответил не сразу. Он уже снова удобно устроился в глубоком кресле, непринужденно закинув ногу на ногу. Соединив растопыренные пальцы обеих рук, он разглядывал потолок.

«— Надо вам прежде всего сказать, что я узнал две ошеломившие меня новости. От баронессы Дессу. Она первая сообщила мне печальное известие. На мой вопрос: „А как Бала?“ — она ответила коротко: „Умерла“. Таким отчужденным, странным, я бы даже сказал грубым тоном, что у меня в тот миг не хватило мужества обнаружить, как я потрясен. Умерла — и ни одной слезинки? Ни единого вздоха? А ведь эта старая женщина была для Балы не просто другом — матерью! Но еще больше меня поразили мои собственные чувства. С одной стороны, это известие сразило меня сильнее, чем можно было ждать после пяти лет забвения. И в то же время — да, оно утешило меня. Я вздохнул свободнее. На сердце легло бремя невыплаканных слез, но душа стряхнула с себя мучительное бремя воспоминания. Чем было вызвано это горе и это чувство облегчения, я не мог объяснить, правда, я редко над этим задумывался. Но ведь, если бы Бала была жива и находилась бы где-нибудь поблизости, я не стал бы искать с ней встречи. Выходит, живая ли, мертвая ли — не все ли мне равно? И однако… однако… Еще труднее объяснить, почему для меня был так чувствителен второй удар, нанесенный баронессой Дессу, почему жгучая ревность, досада, гнев охватили меня, когда престарелая дама добавила, что за два года до смерти Бала вышла замуж за Реми».

И точно его только сию минуту ошеломили этой новостью, он и в самом деле побледнел, да, да, просто посерел. Бровь задергалась. На губах, в ямочках заиграла насмешливая улыбка — этой насмешкой над самим собой он пытался замаскировать бросающееся в глаза смятение. Казалось, его улыбка призывала меня посмеяться над этим нелепым гневом. Потом он вытащил трубку и стал ее набивать. Э, нет, шалишь! Я резко нарушила молчание:

«— Оставьте трубку в покое. Когда вы встретились?

— С моей трубкой?

— Не валяйте дурака.

— A-а!.. С Реми. Д-да. Гораздо позже. Спустя несколько лет. Вернувшись из Германии, я узнал о нем только то, что мне рассказала моя мать. Она была не более словоохотлива, чем баронесса, так же замкнута, суха, почти груба: „Мы с ним не встречаемся“. Я удивился. Поинтересовался почему. „Увидишь своего дядю, спроси у него. Я не знаю. Твой дядя не хочет говорить на эту тему. Знаю только, что он вел себя совершенно недопустимо“. — „По отношению к кому? Ведь не к тебе же?“ — „По отношению к твоему отцу. И к своему. Они выгнали его из дому“. — „Что у них за мания такая! Когда это случилось?“ — „В сорок втором. Когда он вернулся из Виши“. — „А что он там делал?“-„Твой дед устроил его после его побега в министерство морского флота“. — „После какого побега?“ — „Он спрыгнул с поезда, который увозил его в Германию, как раз накануне перемирия. Он мог поехать работать на Мадагаскар, но заявил, что хочет остаться во Франции. Не понимаю зачем. Ты немало выстрадал в Германии, мой мальчик, Но поверь, и во Франции было невесело. Холодно, голодно. Чего ради оставаться, когда была возможность уехать!“