Читать «Из записной тетради (отрывки)» онлайн - страница 5

Время ставит на место многое, но не все; очень часто, но не всегда.

«Какой стилист!» — говорил мне о Жироду один французский писатель, горячий его поклонник. С этим трудно вполне согласиться. Нет ничего хуже смешения стилей» В России Шолохов иногда пишет, как Островский. А то вдруг появляется страница под «Тараса Бульбу»: «Да в бою колупнула его пуля в голову, вытек на рубаху голубой Максимкин глаз, забила ключом кровь из развернутой, как консервная банка черепной коробки. Будто и не было на белом свете вешенского казака Грязнова». А еще где-то в «Тихом Доне» генерал Богаевский выступает на заседании, «изломив стылую тишину». Нельзя в одной книге писать и как Островский, и как Пшибышевский.

Когда теперь неопытный романист называет небо синим или голубым, это вызывает улыбку. Но когда Шолохов называет небо ультрамариновым, это, хотя по другой причине, еще забавнее. Тем более что тут же в книге сделано подстрочное примечание: «Ультрамарин — яркая синяя краска». Химик мог бы указать автору «Тихого Дона» и еще его других синих красок. Было бы еще «красочнее».

Однако всероссийскую славу Шолохова нельзя считать незаслуженной. Он и Паустовский, столь на него непохожий, — лучшие советские писатели.

Еще о старых журналах. В них печатались Пушкин, Тютчев, Толстой, Достоевский, Тургенев. Но это были вершины. Средний же уровень старых толстых журналов был низок. Они в этом уступали и «Современным запискам», и «Новому журналу», и «Возрождению».

Некрасов, Катков не были хорошими редакторами. В доказательство необыкновенной критической проницательности Некрасова указывают совершенно серьезно на его письмо к молодому Толстому, который за подписью Л,Н. прислал ему «Детство»: «Не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе (рукописи) есть талант. Если в дальнейших частях побольше живости и движения, то это будет хороший роман!» Правда, в следующем письме Некрасов добавил: «Могу сказать положительно, что у автора есть талант». Все жe прислан был ему подлинный шедевр (в русской литературе только Лермонтов и Толстой начали с шедевров). Такой ответ редакторов едва ли свидетельствует о большой критической проницательности. Многое сходное можно было бы сообщить и о Каткове. Плохо составлялись журналы и в техническом отношении. Так, в одном номере «Русского вестника» мне попались две экономические статьи, из которых одна, неподписанная и скучнейшая «О подушной подати», занимает 66 страниц. Маколей уверял, что «каждый журнал должен заключать в себе некоторое количество простого балласта, не имеющего никакой цены, но занимающего место». Катков, как и Некрасов, этим сомнительным советом несколько злоупотреблял. Каких только романов и повестей он не печатал рядом с Толстым и Достоевским, часто впереди их! Кажется, он не очень уважал своих читателей. Следовал изречению одного своего современника, Панина: «Все, батенька, делается в сем свете Божьей премудростью и человеческой глупостью».