Читать «Змееносец. Истинная кровь» онлайн - страница 112

Как эта ночь, безмолвная, темна.

И как безжалостна к возлюбленным разлука.

И каждый миг — как вечность — в адской муке -

В надежде, что покажется луна,

И разглядишь меня ты у окна.

И перед небом мы навек супруги.

Как это сердце глупо и смешно.

Как за душой все рвется сквозь метели.

Душа с тобой. Осталось только тело.

Да сердце, увядая, все равно

Вслед за глазами — на твое окно,

Влюбленное, отчаянно глядело.

И тень твоя покажется ль в ночи?

И осветит мой мир сияньем красок.

И я стою, отрекшийся от масок.

И я молю: ты только не молчи!

И тень твоя теперь нужней свечи.

Ее я отыщу без света и подсказок.

Как когда-то давно, он стоял под ее окнами и глядел в их черноту. Как когда-то давно, мелкие одинокие снежинки серебрили его виски. Как когда-то давно, голос, охрипший на морозе, выводил грустную мелодию, рвущуюся из его сердца и устремленную — к ее. Будто то была тонкая нить, что связала их когда-то давно, и он лишь молился о том, чтобы и теперь еще она существовала. Потому что все в нем кричало — он не сумеет жить без нее! Он никогда не умел без нее жить с того самого дня, когда встретил юную графиню дю Вириль, в тот же день их первой встречи ставшую женой его покровителя. Ставшую герцогиней, проклятием его и благословением его. Ставшую для него — всем.

И эти дни, когда он будто сошел с ума, может быть, они только привиделись ему? Может быть, ничего не было? Не было этого безумного года? И он все тот же трубадур, влюбленный в герцогиню, стоящий у стены Трезмонского замка, и молящий ее о милости даровать ему свое сердце.

Он тот же. А она? Она та же?

Когда они ехали в Фенеллу что-то в нем шевельнулось навстречу ей — и нашло в ней отклик. Так, будто это его душа вернулась к нему и говорила с ее душой. Этот момент совершенной близости, близости, что была сильнее и крепче поцелуев, объятий, слов — не почудился ли он ему?

Господи… что это было тогда? Значит ли это, что вера его затмила разум? Пусть! Пусть! Если только она его любит, ему не нужен более разум. Ему останется только вера — и это единственное, что имеет значение.

— Я люблю вас, мой трубадур, — послышалось откуда-то от кустарников. — Я никогда и никого не любила, кроме вас.

Серж вздрогнул и обернулся в поисках источника голоса.

— Катрин… — шепнул он, будто не веря себе.

Она вышла из тени и подошла к нему ближе.

— Ваша канцона прекрасна, но ужасно грустна, — улыбнулась уставшей улыбкой. — Мне жаль, что так все вышло.

— А вы ведь когда-то любили мои грустные канцоны, — тихо ответил Серж.

— Я и сейчас их люблю. Но я знаю, что вам больно, потому что мне тоже больно.

— Вы… замерзнете здесь…

Не выдержал. Бросил дульцимер на землю. Рывком притянул ее к себе и ладонями обхватил лицо. Такое прекрасное, такое любимое лицо, заменившее ему целый свет.

— А вам больно, Катрин? В самом деле, больно? Вы не придумали себе эту боль?

Она слабо дернулась в его руках. Показалось… ей все показалось. И весь разговор по дороге домой был лишь в ее голове.

— Вы по-прежнему не верите мне, — она помолчала и, сделав глубокий вдох, сказала: — Мессир, вы вправе поступать, как сочтете нужным. Я подчинюсь любому вашему решению.