Читать «Записки современника. Дневник студента» онлайн - страница 47
Степан Петрович Жихарев
А если взбеленитесь,
В ревнивцы посвятят;
А там... не горячитесь,
Рога то возвестят!
Я думал, что это перевод нашего обыденного общества, а вышло напротив: Н. Н. Сандунов сказывал, что это перевод нашего почтенного А. Ф. Мерзлякова, сделанный по заказу смоленского генерал-губернатора С. С. Апраксина, у которого есть домашняя опера и будто бы отличный доморощенный буф, Иван Гаврилович Гуляев {Гуляев по смерти Воробьева в конце 1808 г. был вызван на петербургскую сцену и занял его роли. Но какая разница!
Все женщины -- метресы,
Престрашные тигресы,
На них мы тигры сами
С предлинными усами, --
что, кажется, вылилась с одного пера.
Я, кажется, писал к тебе обо всем и о всех, а забыл упомянуть об одном из замечательнейших персонажей: эта особа -- секретарь директора, тит. сов. Иван Кузьмич Киселев, ростом с версту, имеющий притязания на красоту, bon ton {Хорошие манеры (франц.).} и политическое значение, а впрочем, кажется, очень добрый малый. Я часто подслушиваю его в объяснениях с дамами; но третьего дня напал на такие выходки, что из рук вон! Например: одна дама, довольно полная, жаловалась на жар и духоту, и он говорит ей: "Вам жарко, а каково же мне? Вы согреваетесь одним солнцем, а я (глубокий вздох) двумя!". Другая из туземок, также плотная, объявляет, что больше танцовать не станет, потому что очень устала, а он умильно возражает: "Не верю: сильфиды уставать не могут!". Наконец совсем зарапортовался. Подсев к премилой княжне Кат. Иван. Гагариной, у которой, буквально, пре-к_р_а_с_н_ы_е волосы, хотя, впрочем, длинные, густые и вьющиеся, он начал восхищаться цветом ее лица, выхваляя его белизну, нежность и проч. Та все молчала и только улыбалась; но когда отпустил он фразу: "Вы точно лилия, окруженная золотым, лучезарным сиянием!", бедная княжна не выдержала. "Ах, Иван Кузьмич! -- вскричала она, -- не можете представить себе, как вы нам всем надоели!", и ушла от докучного кавалера.
Давеча, после обедни, которую отправляли в приделе собора, потому что в главном храме ставят иконостас, я зашел посмотреть на работы и познакомился с живописцем Трофимом Федоровичем Дурновым, которому они поручены и который сам писал все образа. Вот оригинал! Он был крепостным человеком графа Воронцова, учился долго в Академии художеств, за успехи в живописи отпущен помещиком на волю и женился на своей натурщице. С роду не видывал такого бахвала, хотя и знаком со многими п_с_о_в_ы_м_и _о_х_о_т_н_и_к_а_м_и. Он показал мне запрестольный образ "Снятия со креста", разумеется, скопированный с какой-нибудь гравюры, и восхищался им удивительно забавно. Счел ли он меня каким-либо невеждою в живописи или в самом деле убежден в своем превосходстве, только утверждал преважно, что "Рубенс -- мазилка, а Каррачи, также писавший "Снятие со креста", в ученики ему не годится". Я слушал разиня рот, не зная, что и отвечать ему; однако ж осмелился спросить: "А что вы скажете о Рафаэле?". -- "Ну, Рафаэль, -- отвечал он с миною знатока, -- конечно, живописец хороший; иной раз пишет хоть бы и нашему брату!". Ах, господи, я полагал, что этот Дурнов пьяница или сумасшедший -- ни того, ни другого: решительно ничего хмельного в рот не берет, примерной аккуратности и самый попечительный отец семейства. После поставки иконостаса он едет опять в Петербург писать картину на звание (будто бы) профессора. Если буду в Петербурге, непременно отыщу чудака: это сущее золото!
