Читать «Записки современника. Дневник студента» онлайн - страница 27

Ну, что бы кн. Горчакову или Карину49 побывать у пасхальной заутрени в Успенском соборе? Нет сомнения, чтоб они вышли от нее другими людьми и, отложив ветхого человека, в нового облеклися.

На днях опишу тебе свои праздничные визиты и завтрашний дебют в "Снегире".

12 апреля, среда.

Праздничные поздравления мои окончились довольно скоро, хотя я почти всех заставал дома. В продолжение этого идолопоклонства не встретилось ничего такого, что бы заслуживало особенное твое внимание, кроме многознаменательных вопросов Т* и К* о твоем житье-бытье и некоторой пени за твое молчание. Не могу сказать наверное, но, кажется, как будто хотели о чем-то говорить со мною: вероятно о том же, как тебя любят и ж_а_л_у_ю_т, _ж_а_л_е_ю_т_ и _ж_е_л_а_ю_т. Горе вам, богатым! Вот наша братья -- дело другое: нас не ж_а_л_е_ю_т и не _ж_е_л_а_ю_т, а просто христосоваются с нами без церемоний, по-русски: cela ne peut pastirer a consequence {Из этого ничего не следует (франц.).}. Но после необходимого воскресного поцелуя, тут же и необходимый вопрос: "а фрак ваш не из рыбьего ли сукна?" О, ma tante, ma tante! {Ах, тетушка, тетушка! (франц.).} Бога она не боится!

Ну ж Федор Павлыч, одолжил! Думаю, что с тех пор как существует театр, не было актера, которому бы пришлось играть приличнейшую своей фигуре роль. Вот уж настоящий скитающийся башмачный подмастерье! Маленький, толстенький, сутуловатый, грудочка вперед, голова ушла в плечи, физиономия препечальная, голос нищего и, ко всему этому, серый изношенный сюртук по щиколодку, дырявая шляпа и огромный чемодан за плечами -- словом, умора! По случаю праздничных дней театр был битком набит. Едва только появился наш Nemo, публика встретила его общим рукоплесканием, продолжавшимся, конечно, минут пять. Мы было хотели пошикать да посвистать -- куда тебе! никто из нас не в состоянии был сжать губ от смеха. Nous avons ri -- nous voila desarmes {Мы рассмеялись -- и вот мы обезоружены (франц.).}50, а мы не то чтоб смеялись, но буквально находились в припадке истерического конвульсивного смеха. Неистовые крики "браво, браво!", топанье ногами, стучанье палками -- словом, все обыкновенные принадлежности театрального восторга сопровождали каждую фразу Снегиря-Nemo и почти не давали ему говорить; все находившиеся на сцене актеры не могли воздержаться от хохота. Но вот кой-как доплелся Nemo до сцены поцелуев; с каким-то бешенством бросился он на бедную мадам Штейнсберг и начал -- не то чтоб целовать ее, а просто грызть, и повис у ней на шее. Что происходило за сим -- я не умею того выразить. Вся праздничная публика вышла совершенно из себя, так что умный и ловкий полицеймейстер Волков, хотя и сам помирал со смеху, принужден был обратиться к публике с просьбою об умерении своего восторга. По окончании пьесы мы отправились за кулисы взглянуть на нового, дебютанта и нашли, что мадам Штейнcберг в слезах, a Nemo, приложа руку к челюсти, охает: она только что пред нами отвесила ему прежестокую пощечину. "Что, каково? -- спрашивает дебютант. -- Ведь я говорил, что произведу необыкновенный эффект!". -- "Да, -- отвечали мы, -- но когда же играешь опять?". -- "Нет, довольно: кажется, я в два часа постарел двадцатью годами". Слава богу! А ведь свистков не было и принят с восторгом. Штейнсберг великий знаток человеческого сердца!