Читать «Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика» онлайн - страница 69

— Ты, Славик, нарисовал очень мрачную картину. Вспомни, сколько интересного и веселого привезли мы из лагерей. Годами с удовольствием вспоминали топографические занятия на местности, тепловую закалку в раскаленных будках радиолокаторов, лекции безграмотных старших лейтенантов и вечерние прогулки с песней по стадиону под командованием сержанта Вороного. Помнишь, как запевали:

…Тишина везде вокруг, а коню не спится, Ему чистая вода и кобыла снится. Конь мой, конь, конь вороной, Ходим мы с тобой, Бродим мы с тобой — Бережем страны покой!

Помкомвзвод Вороной при этих словах в растерянности соображал: про него эта песня или про коня.

— Вороной был вообще легендарной личностью, — согласился Славик. — Он с видимым удовольствием муштровал «студентов» на стадионе и в поле. Только его ограниченные умственные способности могли позволить ему после этого спрашивать у них же совета, какие лампы и детали выгоднее всего красть из разукомплектованных радиолокаторов.

^{Сержант Вороной проводит занятия. Воронеж, 1952 г.}

В результате этого сержант был немедленно «сдан» начальству лагерей для дальнейшего разбирательства. Хорошо, если все это окончилось для него гауптвахтой… Тогда вместе с Вороным посадили на гауптвахту Вадика Гарцуева. Как раз перед нашим отъездом из лагерей. Мы едем домой в Харьков, а бедный Гарцуев отправляется продолжать срок пребывания на сборах. А посадили его из-за пререканий с тем же Вороным.

— Да и у тебя, Вишневский, с помкомвзвода был конфликт.

— Это точно, — ответил я. — Случилось это на полевых занятиях, которые Вороной, как правило, устраивал на солнцепеке. Я тогда носил темные очки, что уже само по себе раздражало сержанта. Он усматривал в этом какое-то смутное нарушение устава, но какое — сформулировать не мог.

В тот день мы расположились на пожухлой траве глубокого оврага и с безучастным равнодушием слушали монотонное чтение устава. Я прислонился к глиняной стенке, расслабился и, глядя в упор через светофильтры на Вороного, самым настоящим образом уснул. Моя продолжительная неподвижность и подозрительное внимание к уставу строевой службы его сразу же насторожили. И в это время у меня предательски сверкнула тонкая струйка слюны. Вороной все понял, захлопнул устав и не скомандовал, а — взревел: «Рядовой Вишневский, встать! Снимите очки, и чтобы я их больше нигде, никогда и ни у кого не видел!».

Воспоминания о лагерных сборах как о необычных приключениях всегда пользовались успехом. На любых встречах и вечеринках они веселили и поднимали настроение. Теперь их занимательная сторона отходила в сторону, позволяя сравнивать лагерную жизнь с тем, что мы имели сейчас. Одно дело послужить месяц-другой ради развлечения, другое — годы, а может быть, и всю жизнь.

Славик Магда был тем человеком, с которым можно говорить честно и откровенно, и потому я задал ему прямой вопрос:

— Как дальше служить будем? И будем ли служить вообще?