Читать «Жизни, которые мы не прожили» онлайн - страница 27

Дед твердой рукой управлял своей клиникой, бывшей по совместительству лавкой старьевщика, и знал свое дело не хуже облаченного в белый халат хирурга из новехонькой больницы. Его приемный кабинет располагался в отгороженной части старого магазина, все еще пестревшего разнообразными товарами – от щербатых чайных сервизов и стульев до хрустальных фужеров, – которые люди приносили на продажу. Если раритет кому-то приглядывался – дада его продавал, а выручка уходила владельцам. Если такого не случалось, они продолжали ждать своего покупателя в качестве предметов интерьера дедушкиной клиники.

Туда-то и заявился Вальтер Шпис в один из дней 1937 года.

Впервые я повстречал его летним полднем, в один из тех нескончаемо тягостных часов, когда дом со своими разморенными жарой обитателями замирал, словно пораженный заклятием. Переднюю веранду расчерчивали колышущиеся полосы света и тени. Приглушенно жужжали вентиляторы, тихонько шуршали жалюзи; припорошенная древесными опилками глыба льда (раз в два дня нам привозили новую) таяла, растекаясь лужей. Больше ничего не происходило.

Магазин «Розарио и сыновья» располагался в конце сквозной аркады, под «Домом вдали от дома» Лизы Макнелли – комнатами, которые она сдавала на короткий и длительный срок. По дороге к нашему дому нужно было пройти мимо парикмахерской «Идеальный принц», прачечной «Минерва», лавки «Фрукты Пешавара», книжного магазинчика «Книги и книги» и зубоврачебной клиники доктора Ишикавы. Последняя закрылась еще до моего рождения в связи с тем, что (по крайней мере, мне так объяснили) однажды утром доктор Ишикава, к тому времени проработавший в Мунтазире более двух десятков лет, проснулся с осознанием того, что не может больше говорить на каком бы то ни было языке, кроме японского. Его клинику все еще украшала вывеска с изображением пухлых розовых губ, обнажающих в улыбке два ряда белоснежных зубов, но теперь его видели лишь изредка, идущим неверной походкой на рынок, где он совершал покупки при помощи языка жестов, или на почту, где его ждал денежный перевод из Иокогамы.

Дальше нужно было повернуть за угол и пройти мимо заросшего пятачка земли, окружавшего гробницу мусульманского пира, и вот он наш дом – одноэтажное строение, уже тогда скрытое большими деревьями, в ряду четырех незатейливых беленых построек с верандами, протянувшимися вдоль фасадов. До сегодняшнего дня только он один и выстоял; последним снесли бунгало Дину. Теперь высокие здания теснят наш дом со всех сторон, но сам по себе он остался ровно таким же, каким я помню его с детства. Полумрак, прохладная тишина, высокие потолки, большие, во весь рост, зеркала, тяжелая мебель. Запах старых книг, полироля, мускусного масла. Гулкий бой часов в столовой. Участок вокруг дома утопал в растительности, слишком буйной, чтобы можно было назвать его садом, но тогда, как и сейчас, там росли деревья, травы и кустарники: это был волшебный уголок, где хамелеоны меняли цвет от рыжего к зеленому, сливаясь с листвой. По соседству жил Дину, по другую сторону стояло еще два дома, но нас они не интересовали. Дорога, проходящая перед нашим домом, плавно спускалась вниз, где, изгибаясь к ней под прямым углом, протекала речка. В тот майский полдень мы с Дину сидели на берегу и рыбачили.